Брюхато брюхо, — льзя ль по-русски то сказать?
Так брюхо не брюхато,
А чрево не чревато,
Таких не можно слов между собой связать.
У Коршуна брюшко иль стельно, иль жеребо,
От гордости сей зверь взирает только в небо.
Он стал Павлин. Не скажут ли мне то,
Что Коршун ведь не зверь, но птица?
Не бесконечна ли сей критики граница?
Что
Худого в том, коль я сказал «жеребо»?
Для рифмы положил я слово то, для «небо».
А, это приискав, и несколько был рад.
Остался в точности, как должно быти, склад.
…
От этого писцы нередко отбегают,
Однако то они когда пренебрегают.
«Жеребо» положил не ради ль рифмы я?
Но сим испорчена ль хоть мало мысль моя?
Что я неслыханну тут рифму положил,
Я критики за то себе не заслужил.
«Жеребо» слово я ошибкой не считаю,
А вместо басни той сию теперь сплетаю.
Как черт,
Да только он смотрел не в ад, но в небо,
А черти смотрят в ад.
(Не мните критикой мне сею дати мат.
«жеребо».
Но к притче приступлю.) Стал Коршун быть Павлин,
В его он перьях был великий господин.
Но птицы прочие безумца ощипали,
Так брюхо гордое и горды мысли пали.
Однако должно ли писателя бранить,
А это слышали мои исправно уши.
Но кто переведет на свете подлы души!
Коршун (стр. 210). Впервые — ПСВС, ч. 7, стр. 334. Эта притча связана с притчей «Коршун в павлиньих перьях», где Сумароков употребил рифму «жеребо» — «небо». Как явствует из настоящей притчи, слово «жеребо» вызвало критику со стороны языковых пуристов, и Сумароков счел нужным защитить свое право на поэтические искания, в том числе и на «неслыханную рифму». Слова: «зато меня ругают...» и след, дают основание датировать эту притчу октябрем — ноябрем 1760 г. Вместе с тем надо полагать, в данной притче, как и в притче «Коршун в павлиньих перьях», Сумароков имел в виду какое-то определенное лицо.