Жене крестьянинъ говорилъ,
Иль паче праотцевъ предъ нею онъ журилъ:
Когда бъ Адамъ и Ева!
Не скушали плода съ заказаннава древа;
Я жилъ бы какъ хотелъ,
И надъ сохою бы трудяся не потелъ:
Бранитъ Адама,
И кавалеръ и дама.
Услыша господинъ Адаму брань,
И что поетъ мужикъ жене несвойску дрянь,
Крестьянина зоветъ боярскихъ щей отведать:
И мужа и жену къ себе зоветъ обедать.
Готовъ покрытый столъ,
Поставленъ на столе младой нежнейшій волъ:
А попросту теленокъ,
Который только чудь лишъ вышелъ изъ пеленокъ,
Индейка, утка, гусь, бараній съ кашей бокъ,
Свинья капчона,
И съ курицей пирогъ:
Яичница, дрочена,
Курдюкъ ордынскія овцы,
Наелся мой мужикъ: да ето и не чудо;
Вотъ ето только худо:
Одно закрыто блюдо:
И раскрывать сво
Не велено, ни для ради чево.
На едине какъ верну другу,
Супруга говоритъ супругу:
Посмотримъ муженекъ, какое ество тутъ.
Ахъ, жонушка, не льзя; за ето такъ толкнутъ,
Что мы не скоро встанемъ:
И разве отъ дубины вспрянемъ.
Однако, муженекъ и душенька моя!
Иль баринъ нашъ ворожея.
Когда ему о томъ ни кто изъ насъ не скажетъ;
Такъ чемъ онъ то докажетъ?
И впрямъ такъ жонушка: а крышка не крепка;
Печати нетъ на ней и нетъ на ней замка.
Раскрылась крышка:
А тамъ сидела мышка,
И выскочила вонъ;
Прешедъ мужикъ законъ.