При токахъ быстрыхъ водъ была долина красна.
Рамира слышу я тамъ жалобу нещасна,
Но веселюся я пріятнейшей страной;
О рощи, о луга, восплачите со мной!
Восплачите со мной источники и реки!
Но буду я любимъ Исменою во веки.
Мне больше ни чево на свете семъ не жаль,
Тверди мой, ехо, стонъ и злу мою печаль!
Исмена где пасу, ужъ техъ луговъ не видитъ!
Дарю подарки ей, подарки ненавидитъ.
Намнясь изъ рукъ моихъ она цветы взяла,
Однако изъ цветовъ венка не соплела:
Цветы увяли такъ для пущой мне угрозы:
Тюлпаны, лиліи, ясмины, красны розы:
Увяла съ ними вдругъ надежда вся моя:
Не емъ, не пью, не сплю, тоскую только я.
Какъ нимфы Фебову предвестницу встречаютъ,
И овцы голосу свирелей отвечаютъ;
Товарищи мои ликуютъ во стадахъ,
Какъ ветры свежія на ключевыхъ водахъ:
А я лежу въ одре объятъ пастушьимъ домомъ,
Шалашъ мой видитъ то, что я всю ночь не сплю,
И что различныя мученія терплю:
А въ те часы, когда другія все не сонны,
Мои тяжелыя ко сну лишъ мысли склонны,
Колико въ шалаше ни тщуся отдохнуть.
Приду подъ тень дровосъ, хочу глаза сомкнуть
Но сонъ меня и тамъ отъ мукъ не избавляетъ
Бежитъ, и во слезахъ подъ тенью оставляетъ.
Когда бъ ты грудь мою проникнути могла;
Когдабъ узнала ты, какъ ты меня зажгла,
Исмена, ты бъ о мне конечно поболела;
И о любовнике нещастномъ сожалела!
Не хочешь ты внимать сихъ жалостныхъ речей,
Отъ плачущихъ моихъ скрываешься очей.
Где я, тамъ нетъ тебя: къ тебе прийти рабею:
Хочу сказать люблю, и молвить не умею.
Или разрушити тобою мне животъ,
Чтобъ жаръ любви потухъ на дне сихъ хладныхъ водъ?
Когда коснешься ты Исмена сей дороги,
И станешь омывать на сихъ потокахъ ноги,
Воспомни, что тобой злой рокъ меня унесъ,
Начни быть жалостью хоть поздно побужденна;
Коль ты не тиграми ирканскими рожденна,
И естьли какъ они ты зла не такова!
Исмена межъ кустовъ внимала те слова,
И мня: почто ему въ пустыне лицемерить?
Что любитъ онъ меня, конечно должно верить.
Не сетуй, говоритъ, ты здравіе губя:
Коль любишь ты меня, такъ я люблю тебя.
Я для ради тово съ тобой, мой светъ, чужалась,
Что я притворности въ жару твоемъ пужалась.
Не часто ли любви лишъ только во устахъ:
И столько же цветутъ какъ розы на кустахъ?
Поутру видимы прекрасны были розы:
А къ вечеру одни останутся лишъ лозы.
Клянется ей пастухъ; но клятвы пастуха
Къ чему уже, когда пастушка не лиха?
Тому, что сеяно, часы приходятъ жатвъ....
Исмена говоритъ: оставь ты лишни клятвы,
Не клятвамъ верю я, но жалобе твоей,
И для свидетельства, еще пустыне сей,
Котора на меня твои внимала пени.
Со всей горячностью и нежностью любя,
На веки въ радости вручаетъ ей себя.
Въ сладчайшемъ чувствіи минуты пролетаютъ,
Играютъ мысли ихъ, сердца и кровь ихъ таютъ,
Уже къ союзу ихъ темнеютъ небеса,
И солнце нисходя садится за леса:
Сплетены ветьви древъ лужайку ону кроють,
Которыя брега журчащи воды моютъ,
Где ветры тихія имъ дуютъ во власы,
И прохлаждаютъ ихъ вечернія часы.
Любовники тогда имея мысли пленны,
Отъ шума деревень въ пустыняхъ удаленны:
И удалясь еще и отъ стрегомыхъ стадъ,
Ко исполнонію въ желаніи отрадъ,
Ко увенчанію веселія приходятъ,
И беспрепятственно что надобно находятъ:
И не завидуютъ на свете ни чему,
Предпочитая то сокровище всему.
Въ последокъ -- етова изобразить не можно.
Что началъ Купидонъ, то Гименъ окончалъ