Филиса полюбивъ Альцина паче меры;
Но въ перьвый разъ она ставъ узницей Венеры,
Стыдясь того, что часъ пришелъ любить начать,
Старалася въ любви таиться и молчать.
Влюбившійся въ нее пастухъ стоналъ всеместно...
Филисино лицо ставъ быть ему прелестно,
Гонялося за нимъ повсюду день и ночь.
Онъ способа не зналъ, чтобъ чемъ себе помочь.
Хотя и тщился онъ, не могъ пресечь желанья,
А склонность получить не виделъ упованья.
Когда препровождалъ минуты во трудахъ:
Садилъ ли что тогда, иль сеялъ на грядахь,
Иль стригъ своихъ овецъ, иль стадо гналъ къ потоку,
Повсюду чувствуя на сердце скорбь жестоку:
Не къ трудолюбію онъ мысли прилагалъ:
Весь умъ ево тогда въ любви изнемогаль.
Какъ онъ во празности препровождаль минуты,
Тогда они ему и паче были люты;
Воображающу отсутетвенны красы,
Годами длилися въ тоске ему часы.
Дни ясны безъ нея текли предъ нимъ ночами:
Когда пастухъ имелъ Филису предъ очами;
Онъ въ сердце чувствовалъ еще жесточе сшрасть,
И некогда какъ день уже склонялся къ нощи,
Гуляли пастухи въ средине красной рощи,
Котору съ трехъ сторонъ лугъ чистый украшалъ,
Съ четвортой хладный токъ ліяся орошалъ:
Пастушки сладкія тутъ песни воспевали,
А нимфы внемля ихъ близь рощи пребывали.
Сатиры изъ лесовъ съ верьховъ высокихъ горъ,
Прельщаяся на нихъ метали въ рощу взорь.
По многихъ ихъ играхъ сокрылось солнце въ воды.
И темнота внесла съ собой покой природы.
Идутъ ко шалашамъ оттоле пастухи:
Препровождаютъ ихъ цветущія духи,
Съ благоуханіемъ и древъ тутъ духъ мешая,
И сладостью весны пасущихъ утешая.
Одинъ пастухъ идетъ влюбяся съ мыслью сей,
Что близко виделся съ возлюбленной своей,
И отъ нея имелъ въ тотъ день пріятство ново;
Другой любовное къ себе услышалъ слово.
Тотъ полонъ радости цветокъ съ собой несетъ,
Пріявъ изъ рукъ любви, котора кровь сосетъ:
И порученный сей подарокъ съ нежнымъ взглядомъ
Начавшейся любви хранитъ себе закладомъ.
Иной размолвився съ любезной передъ симъ,
Гуляя въ вечеру съ любезной помирился:
И что любовной стонъ въ веселье претворился,
Ликуетъ прежнюю возобновивъ прнязнь,
И поцелуями, въ отмщенье делалъ казнь.
Альцинъ, единъ Альципъ идетъ ко стаду смутенъ;
Мучитель жаръ любви Альципу всеминутенъ.
Отсталъ отъ пастуховъ нещастный ото всехъ:
Какъ сонный въ лугъ идетъ единый безъ утехъ.
Еще не вышелъ онъ изъ рощи совершенно,
Онъ Видитъ предъ собой, кемъ сердце сокрушенно.
Она шла медленно, чтобъ онъ ее догналъ;
Хотя пастухъ ея намеренья не зналъ.
Одна въ умахъ ихъ мысль, страсть равна ихъ тревожитъ,
Уединеніе въ обеихъ пламя множитъ.
Я мнила, говоритъ, тревожася ему,
Что ужъ пришелъ давно ты къ стаду своему,
И что отъ всехъ лишъ я отстала здесь едина.
Онъ ей ответствовалъ: моя цела скотина.
Наестся въ целости и безъ меня она;
Она съ рукъ на руки Менальку отдана.
Мой скотъ теперь уже въ покое пребываетъ,
На мягкой онъ траве лежа не унываетъ:
Лишъ я спокойствія нигде не нахожу,
Она не мыслила Альцина ненавидеть;
И говоритъ ему: хочу тебя я видеть:
Мне скотъ твой будетъ милъ какъ собственный мой скотъ:
Какъ станешь ты гонять овецъ на токи водъ,
Я буду при тебе и тамо не отступно:
И станемъ о стадахъ своихъ печися купно:
Не буду безъ тебя Альцинъ ни есть ни пить,
Не стану и подъ тень деревъ одна ходить:
Цветовъ не буду рвать руками я своими,
Брать стану отъ тебя, и украшаться ими.
Не съемъ сама, сыскавъ я перваго плода,
И буду приносить тебе его всегда.
Петь песни стану те которы ты мне сложишь.
Тебе свои дамъ петь, коль ихъ не уничтожить.
Лишъ только целовать себя тебе пречу;
Сей поступи стыжусь, любиться не хочу.
Пастухъ ответствовалъ, я въ томъ не малодушенъ.
Не стану я тебя упорной называть:
Отъ ныне буду я Клеону целовать:
Она упорности своей не повторила,
И закрасневшися Альцину говорила
Какъ я была строга, прошли минуты оны:
Лишъ только никогда не поцелуй Клеоны!