Ромей и Ценія на пастве жили купно;
Но сердце девушки сей было не приступно.
Все знали что къ любви пастушка несклонна:
Ни взорами когда была она винна;
Но вдругъ младая кровь ея разгорячилась:,
Ромея, Ценія, поменее дичилась.
А ведая пастухъ суровости ея,
Въ желаніи своемъ таился отъ нея.
Престала быть она, какъ прежде, горделива;
Но не престала быть ни скромна ни стыдлива:
И мнитъ: когда Ромей съ любовью подойдетъ:
Что онъ суровости въ ней больше не найдетъ.
Прошла ея зима окончились морозы,
И распускаются благоуханны розы.
Грудь тлееть, таетъ кровь, переменился нравъ:
Рабяческихъ она лишается забавъ:
Бегъ резвый въ запуски пастушка презираетъ,
Метаніемь меча и въ жмурки не играетъ;
Но думаетъ, какъ ей венокъ распорядить,
Какъ песню ей пропеть вниманію удачняй,
И сохранити ладъ во пляске поприятннй.
Имела Ценія во всемъ пременный видъ,
Приятны робости и миловидный стыдъ.
Но сколько духъ ея Ромеемъ сталъ ни неженъ,
Сего не ведая любовникъ безнадеженъ:
И устремляется любити и молчать.
Пастушка вздумала уже сама зачать,
И не теряя дней любовнику предаться,
Коль онъ напуганный не можетъ догадаться,
Шлеть, Ценія, ево чтобъ вишенъ ей принесъ,
И следовать за нимъ сама по вишни въ лесъ.
Пастушка, где ихъ взять? Вить вишии не созрели:
Вчера въ лесу я былъ: мои глаза то зрели.
А я такъ видела, что вишни налились.
Не знаю, Ценія, отколь они взялись!
Ромей, не хочешь ты меня и въ томъ послушать.
Не станешь ты сама незрелыхъ вишенъ кушать.
Пойдемъ, пойдемъ со мной, пойдемъ по темъ местамъ:
Пойдемъ, передъ тобой, я, Ценія, безспоренъ.
Ромей и мой тебе и мой сталъ духъ покоренъ.
И се сквозь густу тьму угрюмыхъ самыхъ тучъ,
Ромею возсіялъ светлейшій съ неба лучъ:
Ненастная ему погода пременилась.
Кахъ Флора нежная къ Зефиру преклонилась,
Съ такою нежностью и Ценія къ нему,
Для восхищенія и сердцу и уму.
И какъ бы зрелый плодь въ лесу томъ былъ ни пышенъ:
Идутъ во темный лесъ они не ради вишенъ,
Ни песни разныхъ птицъ ушамъ переменятб,
Ни благовонныя гвоздички обонять,
Ни зреньемъ тамо струй прозрачныхъ побеждаться;
Но сладостью любни по воле наслаждаться.
Уже премножество утехъ они нашли,
О коихъ самь Еротъ въ пути былъ имъ радетель,
И весь зеленый лугъ лобзанія свидетель.
И лишъ коснулися они дуброве той,
Липъ были ветыія иа место имъ покрова,
А что тамъ делалось, то знаеть та дуброва.