Дни зимнія прошли, на пастве нетъ мороза,
Выходитъ изъ пучка едва прекрасна роза,
Едва зеленостью покрылися леса,
И обнаженныя оделись древеса,
Едва очистились, по льдамъ, отъ грязи воды,
Зефиры на луга, пастушки въ короводы.
Со Меланидой взросъ Акантъ съ ней бывъ всегда,
Да съ ней не говорилъ любовно никогда;
Но вдругъ онъ некогда нечаннно смутился,
Не зная самъ тово: что ею онъ прельстился.
Сбираясь многи дни къ победе сей Еротъ:
На крыльяхъ ветра онъ летелъ во короводъ.
Къ тому способствуетъ ему весна и Флора,
А паче Граціи и съ ними Терпсихора.
И какъ въ очахъ огонь любовный заблисталъ,
Пастушки своея Акантъ чужаться сталъ.
На все онъ спросы ей печально отвечаетъ:
Вседневно ето въ немъ пастушка примечаетъ,
И после на нево сердиться начала.
Какую я тебе причину подала,
И чемъ передъ тобой я ныне провинилась,
Несмелый ей Акантъ то таинство таитъ.
Нетъ, нетъ, скажи, она упорно въ томъ стоитъ,
Коль я тебе скажу; такъ будучи ли безспорна.
Колико ты теперь во спросе семъ упорна?
Не то ли? Некогда, не помню въ день какой,
Собачку я твою ударила рукой
Какъ бросяся она ягненка испугала?
Вить етимъ я тебя Акантъ не обругала,
Могло ль бы то смутить досадою меня,
И сталъ ли бъ отъ того крушиться я стеня!
Или что зяблицу твою взяла во клетке.
Которая была повешена на ветке?
Владей ты зяблицей: и, то прощаю я;
На что и клетка мне и зяблица моя?
Внимай ты таинство; да только не сердися:
А паче и того, внимай и не зардися.
Молчи! Ты хочешь мне сказати о любви.
Тобой пылаетъ огнь во всей моей крови.
Не кажетъ пастуху за ето гневна вида,
Хотя и прочь пошла вздохнувша Меланида.
Тихъ вечоръ наступилъ, вечорняя заря,
Лучи пылающа светила не сіяли,
И овцы вшедшія въ загоны не блеяли:
Аканта жаръ любви къ красавице ведетъ:
Наполненъ онъ туда надеждою идетъ:
Какъ речка быстрая по камешкамъ крутится,
И резко бегучи играюща катится,
Въ такой стремительной и свежей быстроте,
Влюбившійся Акантъ спешитъ ко красоте.
Нашель: она ево хотя не ненавидитъ,
Но прежней живности въ пастушке онъ не видить;
На сердце у нея любовь, на мысли стыдъ,
Одно пріятно ей, другое духъ томитъ.
Хотя любовница была и не приветна,
Любовь ея къ нему со всемъ была приметна.
Никакъ дражайшая ты грудь мою пленя,
И тайну выведавъ сердита на меня?
Не будешь никогда Акантъ ты мне противенъ;
Такъ что же зделано, что твой такъ духъ унывенъ?
Ахъ, чемъ твою, ахъ, чемъ я дружбу заплачу!
Не ведаю сама чево теперь хочу.
Отказъ за всю твою любовь тебе нахаленъ:
А естьли ласку я тебе употреблю,
И выговорю то, что я тебя люблю;
Ты будешь требовать -- люблю, не требуй боле!
Пастушка! Можетъ ли пріятно то быть поле,
Въ которомъ мягкихъ травъ не видно никогда,
И наводняетъ лугъ весь мутная вода?
Сухая вить весна не можетъ быть успешна,
Сухая и любовь не можетъ быть утешна.
Въ какой я слабости Акантъ тебе кажусь!
Не только рощи сей, сама себя стыжусь.
Прекрасная уже день клонится ко нощи;
Способствуетъ намъ мракъ и густота сей рощи.
Пойдемъ туда -- постой -- что делать будемъ тамъ?
Тамъ будомъ делать мы то что угодно намъ.
Колико ты Акантъ и дерзокъ и безстыденъ!
Но ахъ, ужо мой рокъ, мне рокъ уже мой виденъ.
Пойди дражайшая и простуди мне кровь;
Увы! -- умеръ мой стыдъ, горячая любовь!
Какъ ходятъ пастухи къ потоку за стадами.
Сопротивляется и тамъ она еще,
Но скоро кончилось пастушкино прещенье,