Померкли небеса, луга покрыла тень,
И долгой кончился, средь лета, жаркой день,
Спокоилися все трудився и потея:
Заснула въ шалате прекрасна Галатея,
Приснилось ей, что паль въ близи высокой дубъ,
И выпалъ у нея крепчайшій въ корне зубъ,
Сіяюща луна незапно помрачилась:
Вздрогнувъ проснулася она и огорчилась:
Во огорченіи толкуетъ тутъ она,
Что значилъ дубъ и зубь, что значила луна.
Дубъ палъ, конецъ моей крепчайшей то надежде;
Увижу то, чево не чаяла я прежде:
Изменой пастуха красы лишится лугъ:
А зубъ у кореня, то искренній мой другъ:
Сіянія луны незапно омраченье.
То жизни моея незапно огорченье:
Не можно сна сево ясняй истолковать:
Намерился Миртиллъ меня позабывать.
Со мягкаго одра ее согнало горе,
Хотя багряная еще аѵрора въ море.
Не трогаетъ еще шумъ дневный оныхъ местъ,
Ни солнце на небе блестящихъ тамо звездь,
И пеньемъ соловей дня светля не встречаетъ.
Пастушка рветъ, воставъ, сплетенныя венки,
Бросаетъ глиняны, за дверь, свои стаканы,
И съ ни. ми свежія и розы и тюльпаны:
Все то Миртиллово; Миртиллъ ей веренъ спалъ,
Не зная, что во сне высокой дубъ упалъ.
Пастушка говорить: виденіе согласно,
Что видела намнясь я ьъ яве очень ясно:
Онъ очень пристально на Сильвію смотрелъ,
И взоры устремлялъ быстряе острыхъ стрелъ:
Видна, видна тово смотренія причина,
И основательна теперь моя кручина.
Какъ агницу меня ты хищный волкъ сразилъ,
И хладостью своей мой стыдъ изобразилъ.
Пчела вкругъ розы такъ сося себя доволитъ,
И въ кустъ упадаетъ когда игла уколитъ:
Не думаетъ она, когда она сосетъ,
Что горькой ядъ себе во улій принесетъ.
Светлеютъ небеса и овцы заблеяли,
А солнечны лучи дубровы осіяли:
Выходятъ пастухи изъ шалашей къ стадамъ,
И устремляются къ любви и ко трудамъ:
И здравствуется съ ней; она не отвечаеть.
Тебя ли вижу я! Туда ли я зашолъ!
Ты чаялъ Сильвію здесь утромъ симъ нашолъ:
Мой домикъ видишь ты сей Сильвіинымъ домомъ.
Окаменелъ Миртиллъ, и будто какъ бы громомъ
Осыпанный, когда зла молнія сверкнетъ,
Не веритъ самъ себе, онъ живъ еще, иль нетъ.
Миртиллу те слова во пропасти ступени:
Какія Сильвія! Какія ето пени!
Ты выспался, а я терзалась въ ету ночь:
Забудь меня, пойди, пойди отселе прочь.
Невиненъ я, а ты разсержена такъ злобно;
Прости, умею быть и я сердитъ подобно.
Пойди и удались -- постой -- уходитъ онъ...
Ушелъ -- нещастная -- збылся мой страшный сонъ.
Не сонъ предвозвестилъ, что буду я нещастна;
Винна моя душа любовью съ лишкомъ страстна.
О естьли бы прошла сія моя беда;
Не стала бы я впредь снамъ верить никогда!
Любовь беду мечтой въ просоньи мне твердила.
А я событіе ея распорядила.
Изображается то все въ уме теперь:
Покинетъ онъ меня. Конечно онъ покинетъ:
Горячая ко мне любовь ево застынеть.
Коль ледъ растопленный быть можетъ кипеткомъ;
Не можно ли воде кипячей быти льдомъ!
Пустою ревностью я бурю натянула,
И будто въ озере, я въ луже утонула.
Сама старалась я, сама себя губить:
Другую не меня онъ станетъ ужъ любить,
Меня забудетъ онъ; но я ль ево забуду!
Какъ будто скошенна трава я вянуть буду.
За дружбу станетъ онъ меня пренебрегать,
И чемъ онъ щастливъ былъ, темъ станетъ онъ ругать.
О нестерпимая, не изреченна мука,
О поздная уже мне девушке наука!
Кропивы беречись я въ те часы могла,
Когда еще ноги кропивой не ожгла.
Идетъ ево сыскать; но только лишъ выходитъ,
Стеняща пастуха во близости находитъ:
Хотя сердитливость ево, ево гнала;
Но нежная любовь дороги не дала.
Пастушка передъ нимъ виняся сонъ толкуетъ;
Мирится съ пастухомъ и больше не тоскуетъ:
Стаканы подняла и брошенны цветы.
Испуганный зефиръ обратно прилетаетъ: