Зеленыя луга вручая тихой нощи,
Кончаетъ солнце бегъ, спускается за рощи.
Шумящая река въ молчаніи текла,
И згладились струы подобіемъ стекла:
Успокояются уже леса и воды:
Пастушки во трудахъ сошлися въ короводы;
Одной пастушки тутъ во короводахъ нетъ:
Не пляшутъ ужъ она и песенъ не поетъ;
Крушится, что пастухъ люблю тебя не скажетъ;
Но какъ сказать, когда она любви не кажетъ.
Со Амариллою оъ обширный разговоръ,
Не смеетъ и войти влюбленный Полидоръ:
Взаимныя любви не ведая стонаютъ,
И щастья своево съ обеихъ странъ не знаютъ.
Во короводе онъ своей любезной ждетъ;
Любезная ево во короводъ нейдетъ.
Отходитъ даляе отъ тушошнихъ веселій,
Чтобъ горесть умягчить; но нетъ целебныхъ зелій;
Смягчаетъ ету скорбь и въ сердце лютый ядъ,
Во изумленіи пастухъ по рощамъ ходитъ:
И вдругъ нечаянно пастушку онъ находить:
Не кончилисъ игры и пляска на лугу.
Пастушка на крутомъ потока берегу:
Въ уединеніи въ уныніи сидела,
И пристально въ струи прозрачныя гледела,
Вещаючи: сквозь вась прозрачныя струи,
Проникнули до дна глаза теперь мои:
Ахъ, естьли бы они проникнули подобно,
Сквозь тверду въ сердце грудь и видели подробно,
Въ любезномъ сердце мне тончайшій самый сокь,
Какъ мелкой вижу я, сквозь васъ, на дне песокъ.
Въ блаженстве бъ я себя съ богиньми равну зрела,
Или бы более въ любови не горела.
Не слышалъ Полидоръ любовныхъ сихъ речей,
Лишъ виделъ: прыскали слезъ капли изъ очей.
Онъ, тронутъ жалостью, любезну утешаетъ:
О чемъ ты сетуешь, пастушку вопрошаетъ.
Не можешь ожидать покойнаго ты сна:
Мне кажется, теперь Зефиры какъ ни веютъ,
Власамъ твоимъ они коснутися не смеютъ:
На сьетлыхъ небесахъ не знать угрюмыхъ тучъ,
И ясная луна, какъ солнце, мечетъ лучъ:
Благоуханіе надъ нашими местами,
Долины тучныя украшенны цветами,
Текущи съ горъ ключи журчаніемъ шумятъ,
И некой нежностью въ насъ чувствіе томятъ.
Томися нежностью; тебе она забава;
Спокойся ею ты, а мне она отрава.
Да что же зделалось прокрасная тебе?
Прекрасна я иль нетъ, прекрасна я себе
Я етой похвалы гнушаюсь и стыжуся,
То зная что тебе прекрасной не кажуся.
Между другихъ цветковъ какъ розовой цветокъ,
Или въ звездахъ звезда всходяща на востокъ,
Такъ ты въ моихъ глазахъ межъ девушокъ прекрасныхъ.
Я слышать не могу твоихъ похвалъ безстрастныхь:
Не перьвый говоритъ такую лесть пастухъ.
А капли слезь твоихь, моей то капли крови;
Ни кто не ощущалъ толь жаркія любови:
Въ жаръ песьихъ тако дней засохшій лугъ горитъ:
Не ротъ тебе то мой, но сердце говоритъ:
Тебе сіи слова любезнейшая новы;
Но слышали сто кратъ то здешнія дубровы,
Какъ я именовалъ не склонную стеня,
И имя здесь твое на тыквахъ у меня.
Какъ осенью морозъ во тыквы только резнеть,
И имя тутъ мое со тыквами исчезнетъ:
Минется время тыквъ, исчезнутъ тыквы те;
Исчезнетъ тутъ на нихъ и имя красоте.
Да въ сердце у меня останется во веки:
И прежде потекутъ къ своимъ вершинамъ реки.
Кропива пусть одна въ моемъ ростетъ лугу,
И чистый мой потокъ сокроется подъ землю.
Не льстишь ли -- нетъ не льстишь -- и истинну я внемлю;
Спокойся ты моя скорбящая душа,
Преобратись мой стонъ въ играніе и смехи,
А ты источникъ будь свидетель сей утехи!