О пребываніи въ Москве Монброна.
Пребываніе въ Москве, отселе недавно отъехавшаго для показанія своихъ въ другихъ местахъ, дерзновеній, дурачествъ, и бездельстве, некоего шалуна называемаго Монброна, описалъ бы я обстоятельно, есть ли бы онъ того стоилъ, но для такъ не почитаемаго автора, я ни многова труда, ни многова времени потерять не намеренъ. Только о немъ скажу: какъ скоро Монбронъ въехалъ въ Москву, неумолкно сталъ кричать: 1. что господинъ Вольтеръ, не доброй человекъ, а доказывалъ темъ, что онъ ево не знаю, при которомъ дворе хотелъ зделать Кавалеромъ, почиталъ, ласкалъ ево, будто опасаяся себе удара отъ превращенія Генріяды, а потомъ не только не исполнилъ своево обещанія, но и знать ево пересталъ. Однако прочетъ превращенную Генріяду, кто автора ея почитать станетъ? 2. Что г. М. Даржансъ крайней невежа, и здраваго разсужденія не имеетъ, и о всемъ разсуждаетъ столько по наслышке. 3. Что у г. Даржанса дурная жена. 4. Что у г. М. Даржанса есть большой и нечистой зубъ. 5 Что въ Россіи нетъ хорошева Бургонскова вина. 6. И самое главное, что нетъ на свете честности, ибо де я ее не имею, По прибытіи своемъ въ Москву, былъ онъ удостоенъ быть въ загородномъ доме его Сіятельства Оберъ-егеръ-мейстра Г * * * Р * * * и былъ принятъ ото всехъ съ принадлежащею иностраннымъ людямъ учтивостію, а я имея честь быть подъ повеленіемъ Е * * * С * * * такъ же все вежливости, сколько могъ, ему показывалъ, и уверялъ ево что Бургонское вино въ Россіи, не такъ дурно, какъ онъ о немъ проповедывалъ, и опытами то ему доказывалъ. О Бургонскомъ вине мненіе онъ переменилъ; однако о честности остался онъ съ темъ же мненіемъ, съ которымъ онъ за поношеніе оныя и за новое нравоученіе готовится, где прилучится, быть повешенъ. Большая часть вракъ ево, въ которыхъ ево состояли разговоры, была о бездельствахъ г. Вольтера и г. Маркиза Даржанса и о невежестве последняго. А разговаривалъ онъ больше всехъ со мною, думая искоренить мое къ г. Вольтеру и къ г. Даржансу почтеніе. А не збивъ меня съ моей дороги, солгалъ на меня, будто я говорилъ, что г. Вольтеръ окрадываетъ Стихотворцевъ, чево онъ отъ меня никогда не слыхалъ. А подражаніе ни которому Стихотворцу безславія не приноситъ. Я и самъ изъ сочиненій г. Вольтера, г. Расина и г. Корнелія не таясь заимствовалъ, что и изъ одной моей Трагедіи, которая на Французской переведена языкъ, всемъ довольно видно, а говорилъ я только то, что одна изъ новыхъ г. Вольмера Трагедій, съ одной моей Трагедіею очень сходна. Изъ сего неследуетъ, что я возвышалъ себя и поносилъ г. Вольтера, котораго Трагедіи по достоинству ихъ, похвалу себе у всей Европы заслужили. Съ загороднаго Ево Сіятельства двора ехалъ Монбронъ въ моей корете, свелъ со мною дружбу, которой я никогда не хотелъ, хотелъ меня посетить, но я отъ посещенія ево избавился ссорою, которую онъ ни къ какой стати зачалъ въ покояхъ Ево Превосходительства И * * * И * * * Ш * * * человека весьма много любящаго и покровительствующаго науки. Вотъ за что Монбронъ на меня разгневаться изволилъ: привязался онъ къ некоторому разговору, которой былъ на Русскомъ языке, и не зная нашего языка, подумалось ему, что я въ разсужденіи некоторой Особы соплетаю лесть, следуя страсти свойственной Монброну и подобнымъ ему, потому что онъ Монбронъ ни льсти ни грубости за пороки не почитаетъ, сталъ меня называть льстецомъ, уповая, можетъ быть, что я гнусному ево нравоученію зачинаю повиноваться, а когда я сталъ ево просить, что бъ онъ меня изъ числа скаредныхъ людей которыя соплетаютъ льсти выключилъ, онъ вступилъ; въ грубости, на которыя ему я ни чево не отвечая, сказалъ только то, что бъ онъ оставилъ меня въ покое, а когда ему осталось лишное время, такъ что бъ онъ пошелъ и прочелъ свою превращенную Генріяду. Монбронъ по сихъ моихъ словахъ, позабызъ то что онъ во Д * * * и между многихъ знатныхъ людей, надеясь на то только, что въ такъ освященномъ месте бить ево не можно, вступилъ изъ разума, ежели онъ ево имелъ, сталъ говорить такія непристойности, какія толь почтенному автору, какъ онъ о себе думаетъ, и которой во всехъ речахъ на свои книги какъ на божественное посылается писаніе, ни мало не свойственны. Ето правда, что отъ автора превращенной Генріяды, хотя бы онъ и не критиковалъ писемъ на техъ языкахъ которыхъ онъ трехъ словъ не знаетъ, хотя бы онъ и новаго не проповедывалъ нравоученія, болъше разума и лутчаго поведенія, и ожидать было не возможно.