О копистахъ.
Я ни какова не имею недвижимаго именія и следственно не должно бы мне имети было ни какова съ Подьячими дела, и подлинно то, что я уже безо всякаго сообщенія съ симъ родомъ животныхъ, большую половину моево века прожилъ, радуяся тому, что хотя я деревень и не имею, да и не имею и дела съ Подьячими; но судьбина моя не допустила меня дожить оставшія мои дни во спокойстве, и быть избавленну отъ сообщенія сихъ людей, которыхъ едино имя возмущаетъ весь мой духъ. Думалъ ли я когда, возшедъ на Геликонъ и услаждаяся потоками Иппокрены, что я еще увижу сіи твари, которыя мне толикое подаютъ омерзеніе, и что они востревожатъ мое спокойство, и отъ тебя, возлюбленная Мельпомена! на веки меня отторгнутъ, и въ самое то еще время, въ которое Стихотворства жаръ паче прежняго сердце мое наполняетъ и мое искуство на самый верьхъ силы моея восходитъ. Что только видели Аѳины и видитъ Парижъ, и что они по долгомъ увидели времени, ты ныне то вдругъ Россія стараніемъ моимъ увидела. Въ то самое время, въ которое возникъ, приведенъ и въ совершенство, въ Россіи, Теятръ твой, Мельпомена! все я преодолелъ трудности, все преодолелъ препятствія. На конецъ видите вы любезныя мои согражданя, что ни сочиненія мои ни Актеры вамъ стыда не приносятъ, и до чего въ Германіи многими Стихотворцами не достигли, до того я одинъ, и въ такое еще время, въ которое у насъ науки словесныя только начинаются, и нашъ языкъ едва чиститься началъ однимъ своимъ перомъ достигнуть могъ. Лейпцигъ и Парижъ вы тому свидетели, сколько единой моей Трагедіи скорый переводъ чести мне зделалъ! Лейпцигское ученое собраніе удосстоило меня своимъ Членомъ, а въ Париже вознесли мое имя въ Чужестранномъ журнале, колико возможно, а я дале еще Драмматическими моими сочиненіями хотелъ вознестися; но скажу словами Апостола Павла: Дадеся мне пакостникъ Ангелъ Сатанинъ, который мне пакости делаетъ; да не превозношуся. Озлобленный мною родъ Подьяческій, которымъ вся Россія озлоблена, извергъ на меня самаго безграматнаго изъ себя Подьячева и самаго скареднаго крючкотворца. Претворился скаредъ сей въ клопа, и всползъ на Геликонъ, ввернулся подъ одежду Мельпомены и грызетъ прекрасное тело ея; и хотя грызеніе такой малой твари ей и сносно, но духъ, который сіе животное испускаетъ не сносенъ ей. Страдаетъ Богиня, а клопъ забавляется и говоритъ: Высокопревосходительная, Высокоблагородная и Высокопочтенная Госпожа, Госпожа Богиня! не имелося у меня съ вашимъ Благородіемъ ни какой каришпанденціи до 1759 года, Генваря до 6 дня, и отъ того числа, отправляю я при Россійскомъ Теятре Прокурорскую должность, и ежели что при ономъ вышереченномъ Теятре не въ силу Указовъ и Уложенья действуется, долженъ по томъ по присяжной моей должности протестовать и записывати то въ Протоколъ и Реестръ, что бы вирши были по силе правъ и не могло бы последовать отъ какой нибудь буквы, какова ущерба казенному интересу; а ныне мною усмотрено, что обретающіяся при вышеобъявленномъ Теятре Копеисты шпаги носятъ, отъ чево протчимъ Приказнымъ служителямъ не безъ обиды; понеже не точію Копеисты но ниже Канцеляристы и судебныхъ местъ, ни где шпагъ не носятъ; и дабы отъ вашего высокопревосходительства воспоследовала резелюція, чтобъ у вытепомянутыхъ Копеистовъ шпаги отобрать, не взирая на то, что оное главному рода нашего неприятелю С * * * * смертно досадно будетъ; понеже мне того то и хочется; а ежели отъ Вашего Высокосіятельства, милостивой резелюціи не воспоследуетъ; такъ я изъ подъ телогреи Вашего Высокопревосходительства не выползу, и скареднымъ духомъ заражу весь Парнассъ, и не только тебя одну, но всехъ Музъ и Аполлона съ Парнасса згоню, и оседлавъ Пегаса какъ хочу, самъ разъезжати на немъ буду, и стану делать вирши, Приказнымъ порядкомъ и Канцелярскимъ штилемъ, на зло тебе, другимъ Музамъ и Аполлону. Мельпомена, избавляя себя и Парнассъ, исполнила ево прошеніе. Вся во мне загорелася кровь тогда: прибежалъ я къ Богине, и говорилъ ей: то ли я заслужилъ о Богиня, чтобы ты въ угожденіе клопу, не памятуя того, что я во весь векъ мой приносилъ тебе жертвы, отняла у меня охоту, прославляти имя твое, увеселяя нашу МОНАРХИНЮ и любезное мое отечество? ни кто больше не пойдетъ по стопамъ моимъ, когда мне отъ тебя такое воздаяніе. Хотя бы я и не бросилъ пера изъ руки моей; но кто списывать будетъ сочиненія мои? Или ты хочешъ того, что бы я и Стихотворецъ былъ и Копистъ? а въ Россіи мало еще людей, которыя по правописанію копировать могутъ, и ежели и сіе ободреніе отнять у обучаемыхъ отъ меня людей; такъ ни когда путнова Кописта я не увижу; ибо всякой писецъ лутче захочетъ быти безграмотнымъ Регистраторомъ и грабить, нежели обучаться правописанію и таскаться безъ шпаги; или Домашнія учители, Домашнія Секретари, Каммердинеры и Повара достойняе техъ Копистовъ, которыя мною обучаются? По чему они Подьячія, нижайшія степени, какъ ихъ благовонный клопъ называетъ? Они, ни справокъ, ни выписокъ, не пишутъ. А ежели они Подьячія, потому только что они пишутъ; такъ и я Подьячій; ибо и я пишу: Подьячій то, кто писати правильно не умеетъ и беретъ за плутни Акциденцію, а они писать умеютъ и Акциденціи не берутъ, и пишутъ они не Подьяческія, но Драмматическія сочиненія. И можетъ ли то статься что бы у жесточайшаго непріятеля Подьяческаго рода, Кописты ево сочиненій, были Подьячія? Мельпомена устремившися отъ пакостнаго освободиться запаха не отменила своево определенія, а я, Аполлономъ и всемъ Парнассомъ, клялся ей, что доколе ея определеніе не отменится, я больше ни чево Драмматическаго писать не стану, и слова своево я не отменю.