Письмо
О красоте природы.
Оставь меня мой другъ въ моемъ уединеніи и не привлекай меня видеть великолепіе города и пышность богатыхъ. Уединенная жизнь своиственняе моему нраву. Я довольно насмотрелся на суеты мира, и что въ нихъ более всматривался, то более отъ нихъ отвращался. Для чево мне тратить краткія жизни, спокойныя минуты. Всегда ли къ жизни приготовляться, и никогда не жить? что меня въ городе удивить можетъ? все что тамъ удобно приносить увеселеніе, и довольствовать любопытство человеческое, нахожу я здесь въ большемъ изобиліи. Огромныя зданія, потолоки и стены испещренныя живописью, марморныя полы, сады, біющія къ верьху и многою хитростію понуждаемыя ключи: все то на что въ городе смотрятъ люди съ удивленіемъ, нахожу я здесь не въ подражаніи но въ естестве. Какое зданіе столько меня удивить можетъ, какъ огромная вселенная? какой потолокъ прекрасняе свода небеснаго, съ котораго раскаленное солнце освещаетъ и огреваетъ подсолнечную, съ котораго блистаетъ луна, и пригвожденныя къ небу звезды блестятъ предъ очами моими? какія стены могутъ быть толь украшенны, какъ рощи и дубровы? какой полъ можетъ быть приятняе зеленыхъ луговъ и мягкихъ муравъ, по которымъ извиваются шумящія и прохлаждающія источники? какая музыка можетъ уподобиться пенію прославляющихъ свою свободу птичекъ? Сіи предвестники багряныя зари возбуждаютъ меня не шумомъ несогласнымъ и слуху досаждающимъ. Ближайшая къ естественной музыке свирельная игра и простота песней пастушекъ, мне златой векъ изображаетъ. Во время полудни тень сплетенныхъ древесъ даетъ мне чувствовать едину приятность полудни и излишества жара ко мне не допускаетъ. Приятный мне вечеръ на бережкахъ журчащихъ и по камышкамъ быстро текущихъ потоковъ сладко утомляетъ мысли и радостно возбуждаетъ сердце. Не препятствуютъ моему сну тягостныя мысли: съ удовольствіемъ засыпаю и съ удовольствіемъ пробужаюся. Притворства я здесь не вижу, лукавство здесь не известно. Одеваюсяя какъ мне покойно, говорю и делаю что я хочу. И въ поведеніи своемъ кроме себя ни кому не даю отчета. Что делается на свете я знать не любопытствую, и удалившися света въ простоте и въ моемъ уединеніи обретаю время златаго века.
Письмо
Какое увеселеніе находятъ люди въ большихъ беседахъ? разномысленыя разговоры, шумъ, спюръ, а иногда и ссору. Тогда приноситъ беседа увеселеніе, когда въ ней согласно; но можетъ ли между множества людей быть согласіе, когда и малейшее число не всегда между собою соглашается: когда бываетъ то что не только друзья, но и любовники между собою не всегда согласныю Изъ скучныхъ большихъ беседъ я одинъ только балъ исключаю, ни мало танцовать не будучи охотникомъ. Описывать бальныя приятности, я оставляю; ибо то къ моему намеренію не принадлежитъ. Въ беседе состоящей изъ четырехъ человекъ, одинъ говоритъ, а трое внимаютъ, и всякой всякова речью довольствуется. Въ большей беседе многія говорятъ, и шумомъ другъ другу говорить и слушать мешаютъ, подражая Жидовской школе. Разновидныя представленія не даютъ мыслямъ свободнаго бега и разумъ приводятъ въ замешательство. Большая беседа есть пустое и рабяческое увеселеніе. Важное увеселеніе есть, разумное размышленіе, разумная книга, разумный другъ и прекрасная любовница. Можетъ быть поспорилъ бы кто со мною, естьли бы я похваляя достойную беседу позабылъ молвить о любовнице. Я не слабости человеческой польстить желая о любви напомянулъ; но для того, что любви такъ же какъ и дружбы не можно и не надобно опровергать. Малыя беседы скучняе и большихъ еще, ежели въ нихъ все о безделіи говорятъ, и скучняе еще, ежели все въ нихъ говорятъ важное. Безделіе всегда сухо, но суха такъ же и важность, ежели она остротою разума не умягчается. Безделіе можно уподобить сухому дереву. Важныя разговоры можно уподобить дереву, на которомъ много плодовъ и ни одного листа, и которое представляетъ нашему зренію кучу плодовъ а не дерево увеселяющее очи наши. Сухая важная беседа есть школа наполненная учителями и учениками а не беседа, и часы оной беседы суть часы труда а не отдохновенія. Человекъ всегда въ важныхъ размышленіяхъ и въ важныхъ делахъ упражняющійся разумъ свой отягощаетъ, и щадя времени употребить на отдохновеніе, больше ево теряетъ нежели сохраняетъ. Кто много спитъ тотъ мало делаетъ, а кто мало спитъ, тотъ делаетъ еще менше. Всему, говоритъ Соломонъ, есть время и все свой часъ имеетъ.
Письмо
О гордости.
Гордость есть мать всехъ пороковъ, и естественно, и по откровенію священнаго Писанія. За нее врагъ Божій и рода человеческаго лишенъ на веки милосердія. Она есть дочь самолюбія, которое всемъ и добрымъ и худымъ нашимъ действіямъ основаніе. Добродетель есть источникъ славолюбія, а и тщеславіе происходитъ отъ гордости. Оно только единый видъ славолюбія имеетъ. Все похвальныя дела отъ славолюбія рождаются а тщеславіе рождаетъ дела поносныя. Отъ перьвыхъ следуетъ польза, отъ другихъ вредъ. Славолюбивый человекъ есть другъ ближняго, тщеславный ближнему врагъ. Перьвый не пресекаетъ другимъ достойнымъ людямъ путей ко благополучію, другой ненавидитъ достоинство, и пресекаетъ, сколько можетъ, пути ево благополучія. Перьвый опирается на свои отечеству заслуги, другой Какъ Есоповъ оселъ одеянный львовою кожею, забывая естественное свое состояніе, пустымъ блистать устремляется. Перьвый самъ служитъ отечеству, и къ тому другихъ поощряетъ, другой напрасно хлебъ естъ, и отъ полезныхъ трудовъ другихъ отвращаетъ, чтобъ и они хлебъ ели даромъ. Разумный человекъ, хотя бы онъ на высочайшей степени былъ, гордости иметь не можетъ; ибо она благоразумію не свойственна, и перьвая примета беззаконія и безумства. Что больше Императора въ подсолнечной? можетъ ли человекъ иметь менше гордости какъ Петръ великій и Дщерь Ево? а есть люди на самой низкой степени пребывающія, которыя гордостью, какъ пузыри воздухомъ, надуты. Снисхожденіе въ людяхъ производятъ усердіе и любовь, а спесь делаетъ отвращеніе и производитъ ненависть. Непристойное высокомеріе, и неумеренная низость, подобно какъ безбожіе и суеверіе, хотя и разновидны, однако весьма сходственныя пороки, и оба подлость. И тако гордый человекъ не следуетъ подобію своему, по которому онъ созданъ; а следуетъ подобію того, который возмущенъ гордостью восталъ противу вседержителя неограничное имущаго снисхожденіе, человеколюбіе, долготерпеніе, и который отъ Обладателя всея вселенныя, сверженъ во адъ; и въ вечныя заключенъ узы.
О скорости и медленности.
решенія и протчее тому подобное, требуютъ великаго размышленія; и следственно времени, въ таковыхъ обстоятельствахъ скорость и обще и участно вредительны; ибо всякое учрежденіе ото всехъ противныхъ ему околичностей долженствуетъ быть охранено, а скорость сей безопасности не свойственна. Отъ нея только краткія и безоколичныя дела зависятъ. Медленность напротивъ того не служитъ къ разобранію всехъ околичностей; но ею затмеваются еще отъ забвенія въ изысканномъ подробности, не изчисляя потерянія полезныхъ предприятій и недопущенія къ новымъ вымысламъ. Скорость во всехъ делахъ, которыя времени требуютъ, не доходитъ до благоразсужденія, не проницаетъ истинны и не полагаетъ основанія въ пользе. Медленность удаляется отъ благоразсужденія и погубляетъ драгоценнейшее на свете, то есть время. Человекъ по достойному любочестію старается много совершить похвальнаго а не того чтобы многое только совершить. Онъ измеряетъ силы разума человеческаго и потребное къ исполненію своему время. Не предприемлетъ столько делъ единымъ разомъ, сколькихъ онъ благоразсудно окончать не можетъ, ведая что многія размышленія приведутъ умъ ево въ замешательство, затмятъ ясность воображеній ево, и все ево устремленія перепутаютъ. Силе нашего разума положены границы. Пути древностію уставлены, всегдашнимъ благоразуміемъ просвещены и проницаніемъ изъисканы.
Письмо
О достоинстве.
Будь пращуръ мой Катонъ; но то Катонъ не я.
Чинъ такъ же поставляютъ за украшеніе истиннаго достоинства, и столько же и на то доказательства имеютъ; разумный, искусный, проворный и храбрый Полководецъ, не темъ великъ, что чинъ Полководца, но кто достоинство Полководца имеетъ.
Богатство такъ же поставляютъ украшеніемъ истиннаго достоинства, и столько же и на то доказательства имеютъ; богатство довольствуетъ насъ, и не украшаетъ нашего достоинства.
Чинъ есть одно только имя: кто больше имеетъ чиновъ, тотъ больше имеетъ именъ, и когда восхожденіемъ, или паче возведеніемъ, переменяются чины, переменяются только имена, и умножаются доходы, поклоны и лесть, а достоинство не умножается.
Справедливо ли говорится, вместо человекъ имеющій великой чинъ, и вместо человекъ знатнаго родв, честный человекъ? изъ сего следуетъ, что все крестьяне безчестныя люди, а ето не правда; земледеліе, не воровство и не грабительство, но почтенное упражненіе. Пращуръ боярина отданъ на съеденіе червямъ, и въ прахъ претворился, пращуръ крестьянина такъ же.
Отъ боярина того нетъ ужъ больше страха,
Честь наша не въ титлахъ состоитъ: тотъ сіятельный, который сердцемъ и разумомъ сіяетъ, тотъ превосходительный, который другихъ людей достоинствомъ превосходитъ, и тотъ боляринъ, который болеетъ объ отечестве.
Богатство умножаетъ роскошь и высокомеріе, знатность рода умножаетъ гордость. Чинъ великій тщеславіе умножаетъ, ежели они безъ достоинства; богатство человеку делаетъ удовольствіе, а не украшеніе, чинъ делаетъ вредъ или пользу обществу, а не украшеніе тому кто ево имеетъ, а знатность рода не делаетъ, ни украшенія достоинству, ни пользы обществу.
Ни что достоинства украсить не можетъ, ибо все ево украшенія въ немъ самомъ состоятъ: чистота сердца, острота разума, просвещеніе мыслей и услуга роду человеческому.
Четыре ответа.
великой человекъ и великой господинъ; 4) ежели бы я былъ малой человекъ и великой господннъ. На перьвой вопросъ я отвечаю: все бы меры употребилъ я ознакомиться въ домахъ знатныхъ господъ и сильныхъ властію людей, не пропустилъ бы ни одного праздника, чтобъ не обежать города разнося поздравленіе, ходилъ бы по переднимъ комнатамъ знатныхъ господъ на цыпочкахъ, и подчивалъ бы камердинеровъ ихъ тобакомъ, научился бы въ карты играть во все игры; ибо играя въ карты можно съ первымъ господиномъ сесть плечо о плечо, и вместо, чтобъ говорить, весьма низко нагибаяся: доношу вашему Высокопревосходительству о такомъ и о такомъ деле, сказать ему прибодрившись у васъ тринатцать, а у меня четырнатцать. Не спорилъ бы я ни о чемъ, и говорилъ бы только: такъ, конечно такъ, всеконечно такъ, превсеконечно такъ, превсеконечнейше такъ. Сказывалъ бы всему свету, какъ тотъ и тотъ знатной господинъ со мною милостиво поговорилъ, а ежели бы когда не достало истинны, такъ бы я дополнялъ ложью, да и ни что не украшаетъ такъ речи какъ ложь; Стихотворцы тому свидетели. А наконецъ покорствомъ и лестію испросилъ бы я себе нажиточное место, а лутче всево поехалъ бы я на воеводство; ибо сія должность нажиточна, почтенна и легка. Нажиточна, что все дарятъ почтенна, что все кланяются: легка, что очень мало дела, да и то обыкновенно исправляетъ Секретарь или съ приписью подьячій, а они такъ же люди присяжныя и положиться на нихъ безо всякаго сумненія можно. И подьячій отъ того же созданъ Бога, отъ котораго человькъ; такъ суемудренно сіе мненіе, что подьяческая душа неможетъ иметь добродетели. Я думаю, что между человека и между подьячева разности мало, и гораздо менше нежели между подьячева и между другой какой твари. Ежели бы я былъ великой человекъ и малой господинъ; я бы по многомъ моемъ стараніи показывать мосму отечеству и свету услуги, ни ково бы ни какою докукою не отягощалъ, и полагалъ бы надежду на достоинство свое, и на заслуги отечеству, а когда бы въ томъ обманулся, такъ бы я по многомъ своемъ терпеніи сошелъ съ ума, и былъ бы такой человекъ, какія не только ни чево не делаютъ, но и ни о чемъ не думаютъ. Ежели бы я былъ великой человекъ и великой господинъ; я бы неусыпно старался о благополучіи моево отечества, о возбужденіи добродетели и достоинства, о награжденіи заслугъ, о утоленіи пороковъ и о истребленіи беззаконія, о приращеніи наукъ, о умаленіи цены необходимыхъ жизни человеческой вещей, о наблюденіи правосудія, о наказаніи за взятки, грабительство, разбойничество и воровство, о уменшеніи лжи, лести, лицемерія и пьянства, о изгоненіи суеверія, о уменшеніи не надобнаго обществу великолепія, о уменшеніи картежной игры, чтобъ она не отъимала у людей полезнаго времени, о воспитаніи, о учрежденіи и порядке училищей, о содержаніи исправнаго войска, о презреніи буянства, петиметерства и искорененіи тунеядства. А ежели бы я былъ малой человекъ и великой господинъ; такъ бы жилъ великолепно; ибо такое великолепіе редко великой душе свойственно бываетъ; а что бы я делалъ, етова я не скажу.
Письмо
Остроте разума человеческаго свойственно скорое проницаніе, точное воображеніе, и краткое изъясненіе: отъ сихъ свойствъ рождаются остроумныя слова, которыя разрешаютъ самымъ легкимъ образомъ разныя предложенія: а иногда преимуществуютъ они предъ самыми яснейшими доказательствами. Известный Александра великаго Парменіону ответъ, когда сей Полководецъ предлагалъ ему, чтобъ онъ съ Даріемъ примирился, сочетаніемъ съ ево дочерью, взявъ половину Азіи въ приданое, кратко и ясно изобразилъ Александрово честолюбіе. Парменіонъ говорилъ: я бы де на семъ договоре съ Даріемъ согласился, ежели бы я былъ Александръ: и я бы такъ же, отвечалъ Александръ, ежели бы я былъ Парменіонъ. Сіе Александрово слово Лонгинъ до небесъ возвышаетъ, и подлинно, скажу и я съ симъ прехвальнымъ разсмотрителемъ истиннаго красноречія, что сіе остроумное слово, достойно великаго Александра. Сей славолюбивый Государь не школьными отвечалъ доказательствами, о разности между себя и между Парменіона, что бы въ место краткова слова целую книжку зделать могло, и менше бы удовольствовало читателей, нежели слышателей удовольствовало сіе остроумное слово; острота разума обширныхъ изъясненій не терпитъ: да и на что обширность, ежели безъ нея изъясниться удобно. Многоречіе свойственно человеческому скудоумію. Все те речи и письма, въ которыхъ больше словъ, нежели мыслей, показываютъ человека тупова. Быстрота разума, словъ беретъ по размеру мыслей, и не имеетъ въ словахъ ни излишества ни недостатка. Сіе толкованіе, сколько до разговоровъ, столько и до писменныхъ сочиненій касается. Но я обращаюся къ остроумнымъ словамъ, на которыя ныне въ свете такъ велико употребленіе, какъ мало ихъ число. Остроумное слово единожды только выговорено быть должно; ибо повтореніе ихъ безобразно, а особливо заимствованіемъ чужаго разума. Предъ людьми утопающими въ невежестве, можно услышанными и прочтенными остроумными словами показаться, и получить себе утвержденіе красоты остроумія, но приводя таковыми словамъ просвещенныхъ людей, къ удостоинству своея остроумія, показываемся мы людьми слабыми и надутыми пустою гордостію, которая вместо возвышенія делаетъ намъ пониженіе.
Письмо
нашъ, который и безъ того кратокъ. Чтеніе Романовъ не можетъ назваться препровожденіемъ времени; оно погубленіе времени. Романы писанныя невежами читателей научаютъ притворному и безобразному складу, и отводятъ отъ естественнаго, который единъ только важенъ и приятенъ. Мы не худымъ Романическимъ, но при просвещеніи нашемъ естественнымъ складомъ, скотскія изображенія превосходимъ. Хорошія Романы хотя и содержатъ нечто достойное въ себе; однако изъ Романовь въ пудъ весомъ, спирту одного фунта не выйдетъ, и чтеніемъ онаго больше употребится времени на безполезное, нежели на полезное. Я исключаю Телемака, Донкишота и еще самое малое число достойныхъ Романовъ. Телемака причисляли къ Епическимъ Поемамъ, что въ предисловіи ево и напечатано, а многія сію книгу какъ Иліяду и Енеиду, образцемъ Епической Поемы поставляютъ; но что сево смешняе? кроме расположенія, Телемакъ не Поема, нетъ ни Епической поемы, ни оды, въ прозе. А Донкишотъ Сатира на Романы. Ежели кто скажетъ, что Романы служатъ къ утешенію неученымъ людямъ, для того что другія книги имъ не понятны: ето неправда; ибо и самой высочайшей Математики основанія, понятно, написать удобно; хотя то и подлинно, что книгъ таковыхъ мало видно, однако много еще книгъ и безъ Романовъ осталося, которыя вразумительны и самымъ неученымъ людямъ. Довольно того, чемъ и просвещаяся можно препровождать время, хотя бы мы и по тысяче летъ въ свете жили.
Письмо.
Утесненная истинна пришла некогда предь Юпитера, и жалуяся на приказныхъ служителей просила, чтобъ онъ истребилъ изъ нихъ техъ, которыя до взятокъ охотники, ради народнаго спокойства. Юпитеръ отрекался, и говорилъ ей, сколько вдовъ и сиротъ останется, и сколько прольется слезъ, нищихъ умножится ходящихъ по миру и прося ихъ милостины. Нетъ отвечала она, нищихъ будетъ менше; ибо менше грабительства будетъ; или разве тебе больше угодно, чтобъ невинныхъ людей, ими ограбленныхъ, жены, дети и они сами слезы проливали и по миру таскались? Сверьхъ того редко бываетъ, чтобы по мужней смерти жена, или по смерти отцовой сынъ или дочь, после приказнова человека по миру ходили; всегда после ихъ мненія остается довольно; разве покойникъ чаще бывалъ на кабаке нежели въ приказе. По долгомъ ея прошеніи согласился на конецъ Юпитеръ ударити громомъ; но клялся Стиксомъ, что онъ того въ другой разъ не зделаетъ; лутче, говорилъ онъ, ихъ исправлять, нежели истреблять; и хотя Истинна и уверяла ево, что удобняе петиметера удержать отъ нарядовъ, нежели подъячева ото взятокъ; однако Юпитеръ согласился однажды только громомъ ударить и сказалъ: Хотя бы я и не клялся; я бы въ другой разъ не зделалъ сего, убегая пореканія; беззаконники за строгость тебя и меня поносятъ и ежели по большенству голосовъ насъ обвинять станутъ; такъ мы отъ поношенія не убежимъ. Почтенна ты на свете; но Политика тебя еще почтенняе; безъ тебя на свете обойтися удобно, а безъ нея ни какъ не возможно. Истинна не имела большой нужды усиливать Юпитера о будущихъ после истребленіяхъ, имея надежду, что по единственномъ истребленіи приказнаго рода, такова грабительства уже не будетъ, и была обещаніемъ ево довольна. Ударилъ Юпитеръ, повалилися подьячія, и запели жены ихъ обыкновенную пригробную песню. Народное рукоплесканіе громче Юпитерова удара было. Обрадовалася Истинна; но въ какое смятеніе пришла она, когда увидела, что самыя главныя злодеи изъ приказныхъ служителей осталися целы. Что ты зделалъ о Юпитеръ, главныхъ ты пощадилъ грабителей! воскричала она. И когда она на нихъ указывала; Юпитеръ извинялся неведеніемъ, и говорилъ ей: кто могъ подумать, что ето подьячія! я сихъ богатыхъ и великолепныхъ людей почелъ изъ знатнейшихъ людьми родовъ. Ахъ! говорила она, отцы сихъ богатыхъ и великолепныхъ людей ходили въ чирикахъ, деды въ лаптяхъ, а прадеды босикомъ.
Письмо
Была ли сія заразительная болезнь, о которой я писать хочу, известна во времена Иппократовы, о томъ я не могу сказать, а по многому видно, что она въ ево время не весьма сильна была, ибо ей и Греческаго названія нетъ. Во время Галеново можетъ быть она была уже, что я заключаю изъ Латинскаго ея названія, а можетъ быть она и после временъ Галеновыхъ проявилася. Сіе Латинское названіе и у насъ ныне, когда начали возрастать науки, къ украшенію нашего языка восприято. У дедовъ нашихъ было имя сей болезни взятки, а мы просветившися ученіемъ даемъ ей имя латинское Акциденція. Некоторыя называютъ скорбь сію естественною, а некоторыя преестественною, доказывая, что Іюда взялъ уже тогда тритцать сребренниковъ, когда въ неро вселился діяволъ. А я сіе двоякое мненіе въ едино совокупляю, и вероятно утверждаю, что тело сею скорбію естественно заражается, и что діяволъ беретъ душу таковаго человека по зараженіи естественномъ, и что ежели бы сребролюбивый Іюда не заразился сею язвою, такъ бы въ него діяволъ не вселился. Въ здешнихъ областяхъ началася скорбь сія Подьячими. Когда была Столица въ Новеграде, въ Кіеве и во Владимире, скорбь сія уже была, однако была весьма слаба. Усилилася она тогда, какъ на Каменномъ мосту, въ Москве, зачалася Винная продажа. Вышелъ некогда чортъ изъ подкаменнова моста, и опознавшися съ Подьячимъ Корчемной канторы прохаживаяся по городу, шелъ мимо Петровскаго кружала, и услышалъ огромную музыку и пеніе: известно что черти до музыки охотники, а особливо до гудковъ: и зашелъ туда по зову Подьячева, которой ему объявлялъ, что въ томъ доме продаютъ разныя напитки, а при томъ на всякой день представляютъ оперу, въ которой самая лучшая Инструментальная музыка, Гудки, Волынки, Рыле, Балалайки и протчее, и что самыя тутъ лутчія Певцы и Танцовщики, а иногда и баталіи представляются: черти до пляски великія охотники, а до драки еще и больше; зашли на кружало, и забавляяся до полуночи оперою, нахлюсталися, а сверьхъ того и на дорогу сткляницу водки и чарку взяли, съ совершеннымъ, пошедъ, удовольствіемъ, повторяя те Аріи, которыя они слышали, крича по улицамъ, какъ и ныне ходя по улицамъ пьяницы, не страшася Полиціи, распеваютъ. Шедъ по Пречистенке и позабывъ поворотить налево къ мосту, куда имъ дорога лежала, прошли прямо, и къ самымъ Пречистинскимъ Воротамъ, а разсмотревъ что Каменнова моста тутъ нетъ, и вспомня что въ леве, поворотилися отъ воротъ на лево, и вместо Каменнова моста попали на Алексеевскую башню. Куда меня занесъ чортъ, говорилъ подьячій: Куда меня завелъ подьячій, говорилъ чортъ. Что они пьяныя вскарабкалися на башню, ето имъ чудно казалось, а какъ оттоле сойти, ето имъ было непонятно. Чортъ ведаетъ, какъ отселе сойти, говорилъ Подьячій, а чортъ Говорилъ ему, что онъ етова не ведаетъ. Выпьемъ мы другъ мой сердечной съ грусти хотя по чарке водки, говорилъ чорту Подьячій. Чортъ наливъ чарку говорилъ, за здоровье вашей инклинаціи, и выпилъ. Подьачій то же наливъ себе водки молвить хотелъ, да не зная по Французки етова не умелъ выговорить, и сказалъ только: преждереченному последствую, а позабывшися переды чаркою перекрестился. Чортъ изчезы, а Подьячій повисъ на зубцахъ, и закричалъ: караулы, возми ево и меня! Что подьячій пивъ водку повисы на зубцахъ Алексеевской башни, сія исторія въ Москве, не только старымъ бабамъ, но и малымъ рабяамъ известна. Сняли и взяли чортова наперстника подъ караулъ, отвели на съезжую, отослали въ приказы, и посадили на цепь. Проспавшися хватился Подьячій шапки, которую снявъ онъ на башне при чарке водки чорту кланялся, и какъ скоро онъ сорвался съ цепи, пошелъ за шапкою. О ежели бы онъ позабылъ тамъ свою Подьяческую голову, или бы на зубцахъ повешенъ остался! но рокъ того не учинилъ. Пошелъ Подьячій за шапкою, и нашедъ шапку, нашелъ чортовы крючки, которыя оны провалившися схватить не успелъ. Подьячій сей болезни, которая ныне подъ именемъ Акциденціи распростерлася, имелъ уже некоторыя припадки, а скорбь сія слыла еще тогда шильничествомъ. Шильничество такъ мало передъ Акциденціею какъ мошенничество передъ грабительствомъ. Какъ скоро Подьячій крючекъ етотъ получилъ, тотчасъ шильничество стало жестокою заразительною болезнію, которая ныне Акциденціею называется, а бредни въ болезни сей по происхожденію своему названы крючками. Теми крючками вытаскиваютъ черти у худыхъ людей души, а сими вытаскиваютъ Подьячія у добрыхъ людей деньги. По произхожденію крючковъ сихъ изъ подкаменнова моста, въ память того, называются выведовальщики винной продажи Крючками. По сей же причине Подьячія литеръ ни когда равно не ставятъ; но всегда крючками. Отъ сего литера Р съ большимъ ставится крюкомъ, и въ подьяческихъ названіяхъ такъ употребляется; да и названія ихъ безъ сея литеры не бываютъ; ибо ето ихъ гербъ. Подьячія однимъ пишутъ почеркомъ литеры, связывая для того, что бы и въ томъ больше крючковъ было, и для умноженія оныхъ крючковъ часто литеры въ верьхъ кидаютъ. Точекъ и запятыхъ не ставятъ они для того, чтобы слогъ ихъ темняе былъ, ибо въ мутной воде удобняе рыбу ловить. Язва Акциденціи день отъ дня преужасно размножается, и число больныхъ неописанно велико, а ежели не употребятся къ тому способы, чтобъ оную болезнь истребить, такъ последуетъ неизлечимое разоренье.