О неестественности,
Услышавъ вопль и выглянувъ въ окошко, увиделъ я, что несутъ мертваго во гробе человека, плачевное зрелище и епилогъ жизни нашей. Я было хотелъ размышлять о краткости века человеческаго и о вседневныхъ излишнихъ попеченіяхъ, которыя ни мало толь маловременной жизни не пристойны. Но вдругъ сія важная Трагедія въ самую смехотворную комедію или паче въ иррище претворилась. Перьвой Актеръ сея Драмы былъ мертвой человекъ, и действовалъ еще меньше нежели Актеры въ Пантомиме, потому что онъ подражая протчимъ мертвымъ и движенія не имелъ; а первая Актриса была жена ево; которая идучи за гробомъ ево пела песню по примеру оперистокъ, которыя такъ же при гробахъ любовниковъ своихъ песни поютъ, только лишъ въ прозе и безъ инструментальной музыки. Содержаніе сей Аріи состояло въ томъ, для чево мужъ ея умеръ. Нещастливый мужъ! ты умеръ противъ воли своей, а ежели бы волею, тобъ тебя не похоронили; ты умеръ противъ воли, да тебе жъ еще и пеняютъ, для чево ты умеръ. Жена ево выла, однако она притворно выла, для того что ни где Каданса не потеряла, что въ такомъ обстоятельстве одна только оперистка зделать можетъ. На Васильевскомъ острову улицы не вымощены, и следственно по окончаніи зимы всегда бываютъ грязны, такъ что не только пройти, но и проехать иногда трудно. Сей мертвой былъ посадской человекъ и старинной фабрики, котораго рода посадскія люди перепоясываются кушаками, а жены ихъ носятъ туфли, или лутче сказать ходятъ въ туфляхъ, ради того что они туфли носятъ ногами. Ежели бы не было на ногахъ печальныя сея вдовицы туфель, а на улице грязи; я бы еще могъ подумать, что жена умершаго песню въ страсти поетъ; но туфли и грязь все мое сумненіе разрешили. У Италіанскихъ оперистокъ, какъ известно, хвосты по подобію павлиновъ длинныя; и ради того когда Актриса повернется, два пажа хвостъ, висящій съ преширокой изъ обручей составленной юпки, передвигаютъ, а сія Актриса вместо великой юпки великое имела покрывало, называемое фатою, съ тою разностью что фата на голове. Вместо пажей имела она двухъ помощницъ, которыя показывали, будто они поддерживаютъ плачущую или паче поющую вдовицу, хотя она и очень шла бодро. Не позабыла она въ безпамятстве своемъ противъ самаго того окошка, изъ котораго я на сію смотрелъ комедію, сыскать место, где ступить посуше, и на всемъ пути ни которой туфли отъ вязкости грязи съ ноги не сронила. А что не вышла ни разу изъ Каданса, ни меся грязи, ни осторожно оную обходя, то всеконечно делала страсте. По окончаніи сего плачевнаго и смешнаго позорища, или лутче сказать, по окончаніи сея Трагикомедіи, котораго рода Драмъ нетъ и не бывало, пришли мне отъ сего зрелища на умъ те стихотворцы, которыя следуя единымъ только правиламъ, а иногда и единому только желанію полсти на Геликонъ ни мало не входя въ страсть, и ни чего того, что имъ предлежитъ не ощущая, пишутъ только то, что имъ скажетъ умствованіе или невежество, не спрашиваяся съ сердцемъ, или паче не имея удобства подражать естества простоте, что всево писателю трудняе, кто не имеетъ особливаго дарованія, хотя простота естества издали и легка кажется. Что более стихотворцы умствуютъ, то более притворствуютъ, а что более притворствуютъ, то более завираются, и уподобляются сей оплакивающей смерть мужа своево вдовице, которая шедъ за гробомхъ пела дурацкую песню.