Тресотинус

Оронт.
Клариса, дочь его.
Дорант, любовник ее.
Тресотиниус, Бобембиус, Ксаксоксимениус, педанты 
Брамарбас, офицер самохвал.
Ераст, забияка.
Подьячий.
Кимар, слуга Оронтов. 

Клариса. Нет, батюшка, воля ваша, лучше мне век быть в девках, нежели за Тресотиниусом. С чего вы вздумали, что он умен; никто этого об нем не говорит, кроме его самого, и хотя он и клянется, что он человек ученый, однако в этом никто ему не верит.

Оронт. Безумная, он знает по-арапски, по-сирски, по-халдейски, да диво, не знает ли он еще и по-китайски; и на всех этих языках стихи пишет, как на русском языке.

Клариса. Пускай он и по-халдейски и по-китайски знает, однако он мне со всею своею премудростью не нравится; а для любови и одного нашего языка довольно.

Оронт. Да, тебе кажется довольно, а он не так сказывает. Он говорит, что кто не умеет по-сирски и по-халдейски, тот еще не прямой человек. Вот так-то он сказывает.

Клариса. Ему такая и жена надобна, а я ни сирскому, ни халдейскому языку не училась.

Оронт. Я тебе одним скажу словом, что я хочу, чтоб ты была за ним.

Клариса. А я вам, батюшка, одним ответствую словом, что я лучше умру или в монастырь пойду, нежели буду за ним.

Оронт. А я говорю, что я тебя за него отдам. Я пойду на часок к соседу, а ты дожидайся здесь жениха своего; он сегодня к тебе быть хотел. Да будь же с ним учтива, ежели ты хочешь, чтоб я тебя любил. 

Что этого тяжеле на свете! Выдают меня за того, за кого я не хочу, и разлучают меня с тем, кого я люблю лучше жизни своей, О, возлюбленный Дорант, какую ты сердцу моему делаешь горесть! А ты, Тресотиниус, какое ты приключаешь мне мученье. Погибни ты и с сирским и с халдейским языком, и со всею своею премудростью! 

Тресотиниус. Прекрасная красота, приятная приятность, по премногу кланяюсь вам.

Клариса. И я вам по премногу откланиваюсь, преученое учение.

Тресотиниус (вынув песню из кармана). Эта бумажка яснее вам скажет, какую язву в сердце моем приятство ваше, то есть красота ваша, мне учинило, то есть сделало.

Клариса. Я верю вам, сударь.

Тресотиниус. Однако ж не поскучите ль послушать, а песенка сочинена очюнь, очюнь, подлинно говорю, что очюнь хорошо; да еще и хореическими, сударыня, стопами.

Клариса. Очень, сударь, хорошо; я вам верю, что эта песня хороша.

Тресотиниус. Она сочинена на голос: О места, места драгие. Извольте послушать; да послушайте ж, сударыня.

Клариса (особливо). Боже милосердый!

Тресотиниус (читает).

Красоту на вашу смотря, распалился я ей! ей!
Изволь меня избавить ты от страсти тем моей!
Бровь твоя меня пронзила, голос кровь зажег,

Видеть мне тебя есть драго,
О богиня всей любви!
Только то мне есть не благо,
Что живешь в моей крови.

Иль ты меня, спесиха слатенька, любезный свет,
Завсегда так презираешь, о! увы! моих злых бед!
Хоть Климена, из-под тиха покажи мне склонный вид!
И не делай больше сердцу преобидных ты обид.

Не теряй свою тем младость,
Приклони ко мне себя,
Мысль моя увидит сладость,
Буду жить ся не губя.

Клариса. Очень песня хороша...

Тресотиниус. Изволь-ка подале послушать.

Клариса. Нет, я уже довольна.

Тресотиниус. Как вам это слово кажется: и не делай больше сердцу пре обидных ты обид! Не сильно ли это сказано? Изволь-ка далее-то ты послушать...

Клариса. Пожалуй, не трудись для меня больше, я уже довольна.

Тресотиниус. Хоть один куплет еще прочесть мне позволь.

Клариса. Пожалуй мне, я сама после прочту.

Тресотиниус. Изволь, красота моя, да только изволь прочесть с рассуждением. Это вить не "о места, места драгие", эту песнь и содержание ее не всяк разуметь будет; тут такие есть тонкости, что они от многих и ученых закрыты. Правда, многим покажется, что это безделка; однако позвольте, моя государыня, сказать, что в этой безделке много дела, что я аргументально доказать могу.

Клариса. Я доказательств ваших не требую и до споров я не охотница. 

Бобембиус. Всякое дерзновение, которое происходит не от злоумышления, должно быть отпущено. Ибо не действие, но основание действия презрительно; не то худо, что худым кажется, но то худо, что действительно худо, эрго то, что я дерзнул сюды прийти, не худо, и для ради того не имею я причины просить у вас прощения, что я, хотя я вам и незнаком, пришел в дом ваш. Однако по обыкновению прошу в том на меня не прогневаться.

Клариса. Милости просим.

Бобембиус. Я роскошь, забавы и красоту презираю; и для того приятность ваша меня не прельщает. Я сюда пришел для важной нужды, а не для безделки, чтоб на вашу посмотреть красоту. У меня дело до высокоученого и высокомудрого Тресотиниуса, а не до вас.

Клариса. Изволите говорить, а я пойду в свою комнату, чтоб вам не помешать.

Бобембиус. Нет, высоко-милостиво-прекрасно-приятная госпожа, я требую себе вашего посредства. Мы о делах ученых говорить хотим.

Клариса. Мне, право, не досужно. Вот он с вами останется. 

Тресотиниус. Что за дело имеете вы до меня, государь мой?

Бобембиус. Некакой невежа спорил со мною, а спор наш состоял о литере твердо. Которое твердо правильнее: о трех ли ногах или об одной ноге.

Тресотиниус. Вы, государь мой, задали мне многотрудную задачу, на что прошу дать мне время, для того, что это дело не малое, подлинно говорю, что не малое. Ежели я смею спросить, вы, государь мой, которого мнения?

Бобембиус. Как ваша высокоученость и великомудрость думаете?

свойства.

Бобембиус (Кимару). Ты, высокоблагородный и высокопочтенный господин, которого мнения?

Кимар. Я противного мнения и твердо треножное тверду одноножному предпочитаю. У этого, ежели нога подломится, так его и брось; а у того хотя и две ноги переломятся, так еще третья останется.

Бобембиус (Кимару). Хотя ты и не тем доводишь, однако правильно рассуждаешь.

Тресотиниус. А я против вас обоих спорю, да хотя б вас и еще было больше, что прямое твердо есть одноножное, а треножное твердо есть урод.

Бобембиус. Ты спорь, да не бранись. Тверда моего не поноси, я за него вступиться должен.

Тресотиниус. А я до последней капли чернил свое твердо защищать буду.

Бобембиус. Едакой защитник мал.

Тресотиниус. У меня едакие ученики, каков ты учен.

Бобембиус. Я как философ за себя не рассержусь, но за твердо свое так как ритор кровь свою пролить готов.

Тресотиниус. Твое твердо есть подлое и по премногу подлое, а мое благородное, и не только славено-российское, но и греческое.

Бобембиус. Мое твердо о трех ногах, и для того стоит твердо, эрго оно твердо; а твое твердо не твердое, эрго оно не твердо. Твое твердо слабое, ненадежное, и потому презрительное, гнусное, позорное, скаредное...

Тресотиниус. А твое твердо не русское, не арапское, не сирское, не халдейское... 

Брамарбас. Как, у друга моего Оронта в доме шум! Какие вы люди?

Тресотиниус. Я титулярный учитель арапского, сирского и халдейского языков, к услугам вашим.

Брамарбас. А я капитан, который был на шестидесяти баталиях, на шестидесяти приступах, в шестидесяти партиях, друг Оронтов, и хочу у него жениться на дочери, так смеете ли вы у невесты моей шуметь! 

Брамарбас. Сержант, сними с них шпаги.

Тресотиниус. Благородный, высокоблагородный, высокородный, превосходительный господин капитан, позвольте нижайше донесть слуге вашему...

Бобембиус. А я, высокомощный рыцарь, храбрый витязь, шпаги не ношу и никакого оружия при себе не имею, кроме шила, которым работал сапожник царя Агасфера.

Тресотиниус. В винах своих отпущения просим.

Бобембиус (дает ему шило). Предревними вещьми вашему превосходительству челом бью. Есть у меня рюмочка, которая еще до потопа сделана, и чашечка, из которой Семирамида чай кушала...

Брамарбас. Пей ты сам из нее, а я вас из одного великодушия прощаю; только чтоб впредь в доме нареченного моего тестя никакого не было шуму. Я знаю, что Оронт этой чести не отречется, чтоб иметь счастье быть ему со мною в свойстве.

Тресотиниус. Однако ж, высокопочтенный господин...

Брамарбас. Покаместь вы целы, подите вон и говорите о премудрости своей в другом месте, а у меня война, а не сирский язык и не Семирамидина чашечка в голове. 

Брамарбас. Я удивляюсь, как они смеют с таким говорить человеком, который победами с великим Александром сравнялся, люди, которых оружие в пере и шиле состоит. (Сержанту.) Ты меня довольно знаешь; однако я думаю, что ты со мною без ужаса ни одного слова выговорить не умеешь? Так ли?

Сержант. Так, ваше превосходительство, от вашего высокородия вся вселенная трепещет.

Кимар. Мне о славных ваших победах еще никогда слышать не случилось.

я один целой полк. Третье мое дело: одним взмахом ссек я двадцать голов. Четвертое мое дело: кулаком проломил я городскую стену. Пятое мое дело... Сержант, что бишь пятое-то дело?

Сержант. А пятое ваше дело, помнится мне, то, что мы, бежав от пьяного солдата, в беспамятстве бросились в реку и чуть было не утонули.

Брамарбас. Он человек шутливой и часто едакие слова говорит.

Сержант. Для того часто едакие говорю слова, что часто едакие с нами истории бывают.

Брамарбас. Не о том дело. Послушай, Кимар, госпожа твоя меня не любит; можешь ли ты мне сделать услугу и ей меня рекомендовать? А я тебя в роте своей сделаю капралом.

Кимар. Не только в капралы, я генералом быть не хочу; как с меня на баталии схватят голову, так ты мне другой не наставишь.

Брамарбас. Как ты военным будешь человеком, так ты тогда другое заговоришь.

Кимар. Благодарствую за капральство, а я еще пожить хочу.

Брамарбас. Хотя тебя на баталии убьют, но имя твое век в истории останется, и будешь в истории жить вечно.

Кимар. Я лучше лет тридцать поживу еще на свете, нежели вечно в истории. Какие у жителей в истории забавы, я не ведаю, а как весело жить на свете, то у меня наизусть.

Брамарбас. Получишь хорошую эпитафию, напишут: "Здесь лежит Кимар, который на войне убит и погребен со славою".

Кимар. На что мне тогда слава, когда меня не будет; по мне хоть трава не расти. 

Подьячий. Кто здесь имеется господин Оронт?

Брамарбас. Оронта здесь нет, а я его брат, ежели ты какое имеешь до него дело, то говори со мною.

Подьячий. Я его благородию вчера сочинил договор.

Брамарбас. Подай. (Отдал ему назад.) Я едаких вздоров не читаю.

Подьячий. Однакожде, господин офицер, я слышал, что у вашего благородия из вотчин приехали.

Подьячий. Я слышал, что и запасу к вашей милости понавезли.

Брамарбас. Я все то денщикам своим в провиянт роздал.

Подьячий. Не имеется ли и для нашего брата у вашего милосердия в остатках. А у меня жена родила, так также и нас посещают патроны.

Брамарбас. Когда вы рождаетесь, так радоваться нечему.

Подьячий. Я это заявлю, господин мой, и буду на вас бить челом; так ты мне заплатишь бесчестье.

Брамарбас. Сержант, арестуй.

Подьячий. Как? Арестовать? Приказного служителя? Нас и в приказах не арестуют, и весь нам штраф только в том, что нас на цепь сажают. А ты это в противность делаешь.

Брамарбас (указывает на свою шпагу). Вот право офицерское.

Подьячий (указав на свое перо). Это хоть и не так остро, однако иногда колет сильнее и шпаги. Я этому дому при времени заслужу. Чаю, что Оронт тебе скажет когда-нибудь спасибо.

Брамарбас (сержанту особливо). Пускай его идет; как с едаким человеком свяжешься, так не скоро можно развязаться. 

Брамарбас. Отдай это господину Оронту и скажи ему о храбрости моей, которую ты теперь сам видел. Я мужеством своим от шуму и от споров и от взятков освободил; подпал под критику риторов и стихотворцев и под челобитье подьячих. 

Брамарбас. Я имею намерение на вас жениться; будете ль вы на это согласны?

Клариса. Вы без дальных околичностей любовь свою кратчайшими словами объявляете.

Брамарбас. Мы любим так, как нам наша должность велит, по-солдатски. Идем прямиком. Однако я думаю, что мне легче крепость взять и победить армию, нежели победить и взять сердце ваше. Я до книг хотя и не охотник, однако этот стишок мне очень полюбился:

Я мнил, что я рожден к единой только брани,
Карать противников и налагати дани;
Но бог любви тобой ту ярость умягчил,
Твой взор меня вздыхать и в славе научил.

Клариса. Что до вашего объявления касается, так я его не приемлю. А что надлежит до стихов, которые вы сказали, так я очень удивляюсь, что вы их не запамятовали: люди вашего сложения больше в воинских упражняются мыслях.

Брамарбас. Я очень сожалею, что ты по молодости своей авантажей своих не знаешь и отметаешь то, что бы другая твоя сестра с радостью исполнила. Что славнее быть может, как быть преславного солдата женою, который был с лишком во сто кампаниях и который превозшел всех героев, даром что многие из них на триумфальных ездили колесницах. 

Брамарбас. Я сватаюсь на дочери твоей, а она, что мне весьма удивительно, желанию моему супротивляется.

Оронт. Послушай, братец, у нее жених уж есть.

Брамарбас. Как? Братец? Я братец тебе? Или ты то позабыл, что я капитан?

Оронт. До кого мне нет дела, так нет; хотя б ты генерал был. Я человек старый и комплиментов ваших не знаю, а дочь свою выдам я за Тресотиниуса, которого ты в моем доме обидел. Вот здесь друг его, который за честь его вступится: Тресотиниус это на него положил, а он против тебя сочиняет сатиры.

Брамарбас (указывает на шпагу). У меня на него вот сатира. Знаю я, как едаких сатириков усмиряют.

Кимар. Побойся бога и помни, что кровь человеческую проливать грешно.

Брамарбас. В нем человеческой крови нет, в нем кровь сирская и халдейская. Я его в первой видел раз, однако каков его чин, таков его и поступок мне показался. Прямой титулярный неведомых нам языков учитель.

Ераст. Государь мой, знаешь ли ты, что господин Тресотиниус не только человек ученый, но и честный?

Брамарбас. Мне ни до наук его, ни до честности нет дела.

Кимар. Что он человек честный, против этого мы не спорим, а чтоб он был человек ученый, этого об нем кроме господина Оронта никто не думает.

Ераст. Не твое дело. Знаешь ли ты, что я ему друг и что у меня шпага остра.

Брамарбас. Что ты ему друг, то может статься, а чтоб шпага твоя остра была, то мне весьма сумнительно. 

Кимар. Знать, что эта акция-та все прочие, которыми вы прославились, превосходит. 

Брамарбас. Сержант, не ранен ли я? 

Сержант, жив ли я еще? 

(Став на колени.) Храбрый генерал, пощади меня, я смерти не боюсь, того только ужасаюсь, что осиротеют дети, а они и так полусироты, матери не имеют.

Ераст. Обещаешься ли, чтоб тебе в дом сюды никогда не ходить?

Брамарбас. Не только в дом, ни мимо.

Кимар. Ты башню кулаком проломил и одним взмахом сто голов ссек...

Брамарбас. Подлинно так было, да в те поры я еще молод был, а ныне уж устарел.

таким договором, чтоб тебе сюды не ходить и Тресотиниуса нигде не трогать, я тебе дарую живот.

Брамарбас. Прехрабрый Геркулес, все, что ты ни прикажешь, я исполнять буду.

Ераст. Как тебя Тресотиниус бранить ни станет, хоть в стихах, хоть в прозе, тебе ему ни шпагой, ни палкой не отомщать.

Брамарбас. Ничем.

Кимар (спрашивает Ераста). А помелом или кочергой можно?

Брамарбас. Ничем.

Ераст. Клянись.

Брамарбас. Клянусь рыцарством своим и всеми славными своими делами, что хотя Тресотиниус три стопы против меня бумаги вымарает, что храброе свое сердце буду против него держать в узде и в шляпе мимо двора его не пройду...

Кимар (спрашивает у Ераста). А в шапке можно?

Брамарбас. Ни в парике.

Ераст. Дарую тебе живот. Скажи все это, Кимар, господину Оронту, а я пойду и сообщу об этом другу своему, Тресотиниусу. 

Много едаких рыцарей на свете есть, которые на словах с Бовою Королевичем равны, а как придет к делу, так мы и паши. 

Оронт. Ты знаешь, Кимар, что сегодня быть сговору. Сходи по подьячего, чтоб он свадебный договор принес, который я ему написать приказал. А вот наш и жених, а вот и подьячий. 

Тресотиниус (Подьячему). Покажи мне, как ты написал, не ошибся ль ты в чем.

Подьячий. Исправно, благодетель мой, исправно.

Тресотиниус. Покажи. 

Тресотиниус. Вас уж не переучишь, вы таки и не стараетесь, чтоб вам знать орфографию, то есть правописание. Однако пускай уж так будет, только в заглавии поправь. Запись -- тут поставь зело.

Подьячий. Благодетель мой, у нас зела в приказах не пишут; ныне зела и в письменных азбуках нет.

Тресотиниус. Я хочу, и действительно хочу, чтоб стояло зело, а не земля.

Подьячий. Да я зела и написать не умею.

Тресотиниус. Поскреби, я тебе напишу. (Подьячий скребет, а Тресотиниус говорит.) Такие это люди, что ничего доброго перенять не могут. 

Тресотиниус (написал зело). Вот та ж запись, да лучше стала. Что ты написал, ежели господин Оронт, паче чаяния, в слове не устоит.

Подьячий. Я написал: "и ему будет стыдно".

Оронт. Я и неустойку написать готов, для того, что я намерения своего не переменю.

Трелсотиниус. Мне еще и того мало; надобны свидетели, я для того господина Бобембиуса и господина Ксаксоксимениуса сюды просил, чтоб они нашу запись засвидетельствовали.

Подьячий. У меня другая запись заготовлена, в которой и неустойка написана; неустойка в ней имеется в такой силе, что ежели господин Оронт в слове своем не устоит, то все его движимое и недвижимое имение отдать вам бесповоротно. Да как знал я, что и зело, а не землю в заглавие написал.

Тресотиниус. Покажи. (Подьячий показывает). Хорошо, вижу, вижу, хорошо, и смотреть нечего, и все написано по орфографии. Видно, что в тебе путь есть. Достоин ты секретарем быть.

Оронт. Я тотчас подпишу.

Тресотиниус. Господин Бобембиус.

Бобембиус. Я свидетельствовать прежде не буду, покамест ты не признаешься, что треножное твердо правильнее одноножного.

Тресотиниус. Я лучше умру, нежели едакое неправедное и поносительное против одноножного тверда выговорю слово.

Оронт. Господин Бобембиус, пожалуй для меня, не требуй этого от него. Вы спор в другое время иметь можете; пожалуй, для старости моей одолжите тем меня.

Бобембиус. Помните ж вы такие мои к вам услуги. Едакого снисхождения, какое я к вам имею, я и в древности не нахожу: смертную для вас презираю обиду. (Подписывает).

Оронт (Ксаксоксимениусу). А ваше высокомудрие.

Ксаксоксимениус. Подаждь ми перо, и абие положу знамение преславного моего имени, его же не всяк язык изрещи может. (Подписывает).

Подьячий (подписывает). (Выходит.) 

Оронт. Слава богу! дела наша сделана.

Тресотиниус. Теперь я тебе терпеть больше не буду уже, когда ты что скажешь против грамматики; теперь уж ты в моих руках. "Дела наша сделана" -- это неправильно; надобно говорить: "Дело наше сделано". "Дело" есть роду среднего, а не женского, а ты изжил век свой, а еще говорить не научился.

Оронт. Ах! согрешил я, что я это сделал, ничего не видя; уж он мною ругаться стал.

Тресотиниус. Еще и бит будешь, ежели правильно говорить не научишься.

Оронт. Ах! Погиб я! 

Клариса. Батюшка, отпустите мне винность мою, что вы меня обмануть себя принудили; вот мой жених, и его имя в записи написано, а не Тресотиниусово. Не жалуйте мне никакого приданого, хотя и наследства лишите, только простите мне мою вину и не разлучайте меня с тем, кто женится на мне не для богатства, да только для того, что он мил мне, а я ему мила.

Дорант. Я только той милости желаю, чтоб за мною дочь ваша была, а хотя вы приданого за нею и не пожалуете, я вас всегда как отца своего почитать буду.

Оронт. Не во сне ли я это вижу?

Тресотиниус. Ах! приказная душа, погубила ты меня.

Оронт. Я тебе, Клариса, даю благословение и половину своего имения, а как умру, то и все твое будет. А тобою я, дорогой зять, доволен. Вот, Тресотиниус, напрасно ты мне до времени грозить стал.

Тресотиниус. Я против вас наделаю сатир полтораста. А ты, Бобембиус, хоть радуйся несчастью моему, только ведай, что с тем умру, что одноножное твердо треножного правильнее. 

Впервые, по сведениям П. Рулина (см.: Изв. Отд. рус. яз. и словесн., 1923, т. XXVIII. Л., 1924, с. 14), опубликована отдельным изданием в 1750 г.; текст этого издания не сохранился.

Помещена Н. И. Новиковым в составе ПСВС (ч. V, с. 333-364; 2-е изд. М., 1787, с. 297-324).

подтверждением существования издания 1750 г.

Комедия писалась для кадетской труппы в дополнение к сочиненным ранее первым трагедиям. Согласно справке, приложенной к списку действующих лиц комедии, "зачата 12 генваря 1750, окончана генваря 13 1750. С. Петербург". Уже вскоре после первой постановки на сцене, состоявшейся, по всей вероятности, в феврале 1750 г., комедия подверглась переработке. Об этом можно судить, сравнивая опубликованный Н. И. Новиковым текст комедии с замечаниями В. К. Тредиаковского, бывшего на первом ее представлении. Критик посчитал кощунственным содержавшееся в реплике Оронта в XI явлении цитирование слов Христа из Евангелия. Свои замечания Тредиаковский высказал в статье "Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне в свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю. 1750. В Санктпетербурге" (см.: Сборник, с. 435-500). Статья Тредиаковского, написанная по прямому указанию академического асессора Г. Н. Теплова, явилась ответом на те насмешки, которым подверг своего литературного противника Сумароков в "Эпистоле о стихотворстве" и в комедии "Тресотиниус"; она содержала подробный критический разбор почти всех вышедших к тому времени из печати произведений драматурга. Сумарокову тогда же стало известно содержание "Письма..." Тредиаковского, и он ответил на нее сочинением дополнительного явления, ставшего XVIII по счету. Кроме того, он ввел в число действующих лиц комедии еще один персонаж, в облике которого в карикатурном виде обобщены черты недоброжелателей драматурга. Некоторые косвенные признаки позволяют предположить, что одним из высмеянных был Г. Н. Теплов. В содержании вновь созданного явления драматург остроумно и язвительно парировал заключенные в статье Тредиаковского нападки на его трагедии "Хорев" и "Гамлет". Однако в окончательный текст пьесы данная сцена, как и отмечавшиеся Тредиаковским "кощунственные" слова Оронта из XI (в опубликованной редакции XII) явления, не были включены. Тредиаковский привел указанную сцену в конце своего "Письма..." без каких-либо комментариев, сопроводив его только следующим предуведомлением: "P. S. При окончании сего моего к вам ["Письма..."] получил я новый список с комедиишки, Трёсотиниусом названный. В сем списке нашел я, к великому моему удивлению, что между действующими лицами прибавлен, после педантов, не знаю какой Архисотолаш, а против сего имени написано: маляр шалун. Смотрю далее; ан последнее седмое надесять явление стало уже осмым надесять, а после шестаго надесять написано: Сцена XVII, но под заглавием, те ж и Архисотолаш. Тогда начал я читать, да и прочел сию новую сцену, которую здесь вам всю предложу и уповаю, что она вам несколько не незабавною покажется" (Сборник, с. 497). Далее приводился текст внесенного в комедию нового явления.

При создании "Тресотиниуса" Сумароков щедро использовал опыт европейских драматургов XVII-XVIII вв. Л. Гольберга и Мольера, на что также указывал Тредиаковский в своем "Письме..." (см.: Сборник, с. 441-442). Так, сцены VI-VIII -- с хвастливым капитаном Брамарбасом и педантом Бобембиусом восходят к комедии Гольберга "Bramarbas, oder der großsprechende Offizier", с которой Сумароков мог познакомиться в немецком переводе, опубликованном в издании "Die deutsche Schaubühne. Gottsched. Dritter Theil" (Leipzig, 1746).

Комедия впервые была представлена вскоре после ее написания, о чем сообщает Тредиаковский (см.: Сборник, с. 437-438, 483-484). Известно также о постановке ее на сцене Придворного кадетского театра 30 мая 1750 г. вместе с трагедией "Хорев" любительской труппой Сухопутного Шляхетского корпуса (Камер-Фурьерский журнал за 1750 год, с. 62). Других сведений о постановках пьесы не сохранилось.

С. 294. Тресотиниус -- имя восходит к комедии Мольера "Ученые женщины" ("Les femmes savantes"), где в образе педанта Триссотена (дословно - трижды дурак) высмеивался прециозный поэт аббат Котен. Сумароков под этим именем выводит своего литературного противника В. К. Тредиаковского.

С. 296. Прекрасная красота, приятная приятность... -- намек на увлечение Тредиаковского стилистическими плеоназмами.

... хореическими, сударыня, стопами. -- Намек на особое пристрастие Тредиаковского к хореическому размеру стихов.

Она сочинена на голос "О места, места драгие". -- Сумароков ссылается на собственную любовную песенку, положенную на музыку и популярную в кругах петербургской молодежи 1740-х гг.

Красоту на вашу смотря, распалился я ей! ей! // Изволь меня избавить ты от страсти тем моей! -- Пародирование стихов Тредиаковского, в частности его "Элегии", помещенной в "Новом и кратком способе к сложению российских стихов" (Спб., 1735, с. 54). Сумароков обыгрывает неоднократно повторяемый в "Элегии" рефрен:

О, изволь от страсти к ней ныне мя избавить,

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

С. 297. ... в этой безделке много дела, что я аргументально доказать могу. -- Иронически используемая цитата из "Предуведомления от трудившегося в переводе", предварявшего публикацию переведенного Тредиаковским романа П. Тальмана "Езда в остров любви" (Спб., 1730).

С. 298. Нет, высоко-милостиво-прекрасно-приятная госпожа... -- вновь высмеивание стилистической манеры Тредиаковского с его пристрастием к сложным многосоставным эпитетам.

Которое твердо правильное: о трех ли ногах, или об одной ноге. -- Насмешка над рассуждениями Тредиаковского в его теоретическом трактате "Разговор об орфографии" (Спб., 1748).

С. 299. Брамарбас -- имя персонажа, как и весь облик, заимствован Сумароковым из комедии датского драматурга Л. Хольберга (1684-1754) "Брамарбас, или Хвастливый офицер".

Агасфер -- библейское имя персидского царя Ксеркса (485-465 до н. э.), с которым связаны события, изложенные в книге Эсфири. С. 300. Семирамида -- ассирийская царица Саммурамат (VIII в. до н. э.), вошедшая в историю своими похождениями и созданными для нее в Вавилоне "висячими садами".

... победами с великим Александром сравнялся... -- имеется в виду знаменитый полководец древности Александр Македонский (356-323 до н. э.), прославившийся своими победами в Азии.

С. 303. Я мнил, что я рожден к единой только брани... -- цитация стихов из монолога Хорева в I д., явл. 3 трагедии "Хорев".

С. 305. Бова Королевич -- главный герой популярной в XVIII в. авантюрной повести, легшей позднее в основу народной сказки о Бове.

С. 306. ... чтоб стояло зело, а не земля. -- "Зело", "земля" -- буквы церковнославянского алфавита. Предпочтение Тресотиниусом первой букве перед второй вновь имеет целью высмеять орфографические проекты Тредиаковского.

С. 307. Явление XVII -- согласно "Письму..." Тредиаковского, вместо этого явления в новой редакции Сумароковым было вставлено вновь сочиненное:

Архисотолаш. Вот и сам я здесь! прошу не погневаться, государи мои, что я, незнакомой человек, к вам принял смелость притти; однако надеюсь, что вы будете мною довольны, для того, что я вам надобен.

Оронт. Мы добрым людям ради; да кто вы таковы?

Архисотолаш. Я, сударь, дорогой старичок, по имени Архисотолаш, по отечеству Филавтонович, по прозванию Кривобаев, а по художеству мал... мал... яр еры юс. Ба! какое мое художество, я позабьи, а мимо рта суется. О! о! вспомнил: я, сударь, по художеству маляр, о чем эта кисть, или лучше пензел, да и дощечка, или сесняе палет, с вохрою доказывает, до ваших услуг.

Оронт. Изрядно, господин Архисотолаш Филатьевич Кривобаев. Да што ваше пришествие к нашему убожеству?

Архисотолаш (к смотрителям). Знать этот старичок простак: он называет меня Филатьевичем вместо Филавтоновича. (К Оронту.) Две причины привели меня показать себя всем вам; первая, слышал я, что у вас скоро свадьба будет; а для такова торжества я вам намалюю Гименея. Другая, чтоб сим ученым людям предложить вопрос к разрешению, над которым я давно работаю, да не умею сыскать конца, или, справедливее, чего б я не умел, да не умею уметь.

Тресотиниус. О! Господин мал... мал... по художеству, и яр еры юс по тому ж: я здесь имею честь быть женихом, хотя и не по заслугам; однако мне не надобно малиованова Гименея: я не люблю отнюдь пустоши. Прошу, пожалуй, обойди нашу деревню, как говорят, и малюй что и где хочешь. Как бы я вам не сказал такова одноножнова тверда, которое будет зело, зело, зело твердо.

Оронт (к Тресотиниусу). Нет, ничего: пусть он нам намалюет Гименея; видно, что вохры у него много. (А оборотясь к Архисотолашу.) Однако, малевал ли ты, господин Филатьевич, когда-нибудь что-нибудь гденибудь и кому-нибудь?

Архисотолаш. Как? Што-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь! Я, сударь, публичной маляр и намалевал на рынок картин с семь, которые так живы, что все говорят, как сойки. Поэтому, есть ли у вас амбиция, а по-русски высокомерие, чтоб я вам намалевал сладкословеснейшего Гименея?

Бобембиус. Что то за превращение? Говоришь ты, есть ли у нас амбиция! Разве господин мал... мал... и яр еры юс по художеству, зло у тебя добром и природа добродетелей развращена? Амбиция всегда и везде есть, была и будет крайным злом, а слову сему, не токмо что делу, пора сожжену быть на площади, потому что оно очень вредительно добронравию. Эрго, надобно было тебе спросить, если ли у нас охота, или некоторое любопытство, чтоб видеть малиованова твово этою вохрою Гименея.

Архисотолаш. Видно, что ты и впрямь философ, и потому все ставишь в строку: я говорю так, как все. А сказать правду, ежели в ком нет амбиции, тот или не знающий света, или прямо дурак: а я знаю щегольское употребление, и хотя самую малую толику, или и без мала без того, однако по-французски. Итак, буде в вас нет амбиции, так эрго. Вить не та амбиция, што амбиция; да амбиция, што явная амбиция, а другого ей звания нет.

Все (кроме Архисотолаша). Ха, ха, ха, ха!

закричать: О! времена, о! нравы.

Оронт. Плюнуть на амбицию: пускай господин Филатьевич зачнет нам малевать Гименея.

Архисотолаш. Дельно, дельно, добринькой старичок: однако я не Филатьич, да Филавтонович. Впрочем, об именах у меня нет заботы; надобно дело. Итак, пока холстину натягивают на пяльцы, я между тем подойду к сему третьему господину: вижу, что он обоих этих скромнее и предложу ему мой премудрый вопрос.

Кимар. Партестую вам всем, господа, судари, братцы, товарыщи, мудрецы, молотцы и вся поленица удалая, што этот Ярерыюс Кривобаев не прямой мараль, да Псетоусиус мараль, как то ясно по его басням: потому што, ох! для того што, нет! затем што, тьфу! ибо, тьфу, тьфу! Панеже вот так с высока носка надо по щегольские! панеже для тово, што он называет пяльцами рамы.

седалища стульнова. Вот нещасье наслало на меня какова поборника, то бишь, рушителя. Но лучше от бездельника к деловцу. (Архисотолаш, подшед к Ксаксаксимениусу.) Господин чесной! негде некогда некие жили да были два брата, как говорят, с Арбата, а третей дурак, да и умер дураком, да уж и те оба покойники светы. Однако большой сделал ветреную мельницу, которая всегда молола и кругом беспрестани вертелась, только ж в ней не было жорнов: а середней почитай ежечасно играл в самую большую игру в пеструхи, однако весь свой век ни знал ни козырей, ни матадоров, еще и не мастей. Которой же из них жил домостройнее и богатее, прошу мне вытолковать.

Ксаксаксимениус. Зографе! от сею обою по единому коем ждо аще и бохма еси поревновал суемудрием твоим: обаче не к тому отселе неистов пребуди. Тем же убо гряди вон с миром, прежде даже и вресноту не рекут ти зла.

Архисотолаш. Што это? Так вы уже все надо мною издеваетесь! а издеваетесь над маляром, и еще над всерыношным! и над таким, которой малюю картины говоруньи! Постойте ж, я к вам пришлю Доранта, задушнова моево друга, которова вы еще не видали, што он и каков в своей амбиции, и которой буде за меня не станет, так он свадьбу вашу на свой салтык тотчас оборотит. Прощайте, когда так: узнаете вы, што я не последняя спица в колеснице.

Оронт. Што делать? Свадебное дело шатовато.

Сцена последняя.

Те ж, Дорант и Клариса.

С. 467. Явление XVII -- согласно логике развития действия комедии, подтверждаемой заключительной ремаркой опубликованного Тредиаковским фрагмента, данная сцена должна занимать место не XVII, а XVIII явления и быть предпоследней.

... я вам намалюю Гименея. -- Гименей -- античное божество, в мифологии -- покровитель брака. Намек на Тредиаковского, переводчика романа П. Тальмана "Езда в остров любви".

С. 468. Говоришь ты, есть ли у нас амбиция! -- Рассуждения об "амбиции" здесь и далее метят в статью Тредиаковского, явно обнаружившую уязвленность ее автора.

Теперь-то должно по цицеронову закричать: О! времена, о! нравы. -- См. примеч. к с. 56.

Поленица удалая -- в разбойничьем жаргоне -- ватага удальцов, шайка разбойников. Эта речь Кимара, как и последующий ответ Архисотолаша, дает яркие образцы шутовского юмора балаганных гаеров, представляющие традиции ярмарочного народного театра, обслуживавшего демократического зрителя низших социальных слоев.

... нет нигде близко седалища стульнова -- намек в адрес Тредиаковского, обрушившегося в своей статье с яростными нападками на употребление Сумароковым в трагедии "Хорев" слова "седалище" (см. примеч. к с. 78). Ссылаясь на многозначность этого слова, Тредиаковский указывал на близость его в старославянском языке к греческому слову "афедрон", то есть "ягодицы" (см.: Сборник, с. 483).

"Гамлет" слова "поборник" (явл. I, действие II): "Поборник истины, безстыдных дел рачитель". Сумароков действительно переосмыслил в данном случае значение слова "поборник", которое в церковнославянском языке означало "соратник" или, как указывал Тредиаковский, "защитник" и "споспешник" (см.: Сборник, с. 479-480).

С. 469. Зографе! от сею обою по единому коем ждо аще... -- Примерный смысл всей тирады Ксаксаксимениуса, близкой к тарабарщине, имитирующей искаженный церковнославянский язык, следующий: "Художник! из обоих о каждом можно было бы всячески подражать лжеумствованиям твоим: однако напрасно негодуешь. Ступай-ка ты вон с миром, прежде чем в самом деле не причинили тебе зла".

... свадьбу вашу на свой салтык тотчас оборотит. -- То есть повернет свадьбу на свой лад.